Мой домовой — сводник

Горышина Ольга

Этого не хотела я. Но и мальчик вдруг судорожно замотал головой, и у меня внутри все похолодело — может, Веселкин не такой уж и хороший отец? Может, его вчерашнее поведение — обычная манера общаться с сыном?

— Тогда ешь быстро, но не забывай жевать.

Глеб жевал, старательно. Но я подумала, что в следующий раз стоит все же нарезать омлет чуть помельче. В следующий раз… Мое подсознание затмило разум. О чем я думаю сейчас?

Я смотрела на опускающиеся и поднимающиеся глаза мальчика и думала о нем. Да, да… Именно о нем, о его любви,

планомерно покупаемой все новыми и новыми игрушками, которые он ломает, чтобы ему принесли новые или чтобы просто к нему пришли… Он не дитя любви, он плод неудачи… И что он рождает в душах своих родителей непонятно. Я видела такие глаза на практике в садике и не понимала тогда, почему дети тихо плачут во время тихого часа. Интересно, плачет он в садике или нет? И я задала вопрос в лоб — в маленький, спрятанный под рыжей челкой.

— Нет, — Глеб смотрел на меня большими серо-зелеными глазами. — Меня там любят.

Дальше попытать его не получилось. Хлопнула дверь, и Веселкин заявился на кухню в джинсах, но босиком…

— Ира, ты мои очки не забирала?

Да, еще и без очков. И без "доброго утра".

— Нет, а куда ты их положил?

— Куда-то…

Видимо, утро у него было совсем не добрым.

— Поможешь найти?

Глеб первым спрыгнул со стула.

— Я не тебя просил! — почти огрызнулся папаша, и малыш замер, как по команде "смирно".

— Мы вместе будем искать. Втроем, — выдала я достаточно зло, чтобы Виктор не подумал сказать мне поперек даже одно слово.

Я взяла Глеба за руку и обошла его отца, стоявшего на дороге фонарным столбом. Рыжик тут же залез под диван и вылез оттуда с тапками. Я схватила их и швырнула в коридор, как бросают гранату.

— Их ты тоже потерял!

Ирочка, держи себя в руках при ребенке. Так нельзя! Но меня колотило. Если он такой отец, то на кой-фигон нужен Рыжику…

— Спасибо, — донеслось из коридора, но благодарностью там и не пахло. Однако Веселкин понял правила игры и ничего не добавил про то, что ему нравятся кроткие воспитанные девочки…

Я огляделась: в комнате не так много горизонтальных поверхностей, на которые можно положить очки. Это же не иголку в стоге сена искать! Но очки потерялись как иголка и не желали возвращаться на нос владельца. Может, потому что несли в себе взрослость, а от нее в Веселкине что-то ничего не осталось.

— Во сколько аптека открывается?

Нет, чувство юмора в нем осталось. Но когда он вальяжно привалился к косяку, я тут же поднялась с колен.

— Собери диван. Может, тогда найдешь…

— А вечером снова разбирать…

Он не сменил позы, даже не одернул футболки. Весь какой-то помятый, будто черти чем ночью занимался. Ну да, черти чем… Убеждал меня в том, в чем ни один разумный мужчина не вздумает убеждать женщину!

Я схватила подушку, и Веселкин аж дернулся — неужто подумал, что я сейчас запулю в него подушкой? Значит, он все же чувствует накал страстей. Запустить ой как хотелось, но я прижала подушку к груди и уставилась на скомканное одеяло.

— Слушай, домовенок. С очками не играют. Верни! А то мы тут целый день тебе мешаться будем.

Веселкин не стал смеяться в голос, просто хмыкнул. А вот Глеб, который все еще стоял на четвереньках, вскинул голову:

— У тебя живет домовенок? За веником?

— За веником? — не поняла я.

— Она эту книжку не читала.

Виктор схватил вторую подушку и открыл ящик под шкафом. Я сунула туда вторую подушку и начала сворачивать одеяло. Очки съехали по нему на пол. Виктор нагнулся за ними со словами:

— Я положил их на пол. Это точно.

— Значит, ночью у них выросли крылья! — Я впихнула одеяло к подушкам и сдернула простынь. — Все равно собирай диван.

— Глеб, иди сюда, помогать будешь…

Рыжик пошел к отцу, а я вышла вон. На кухню. Чихуня продолжал сидеть подле стула, а вот кукла свалилась на пол.

— Спасибо за очки, — сказала я тихо в бесстрастное лицо Германа. — А то твой старый друг и в них дальше собственного носа не видит.

Я взяла со стула подушку и отнесла вместе с куклой в бабкину комнату. Теперь стоило сварить кофе и быстро доесть то, что осталось на моей тарелке, а то с Веселкиным за столом легко подавиться.

— Тебе омлета хватит? Или сделать бутерброды? — спросила я, когда Виктор вернулся на кухню. — Чихуня весь сыр не съел, кстати.

— Ты ему его не дала просто. Но я не ем этот сыр. Любой твердый за милую душу, а всякие там бри для котов и женщин.

Да, да, именно в такой вот последовательности: первым делом коты…

— Глеб, доедай и будем кормить кота, — напомнила я мальчику.

— Сыром? — спросил он.

— И сыром тоже.

— Ира, где мой телефон?

Это был вопрос уже от его отца.

— Что?

— Он звонит. Не слышишь, что ли?

Теперь слышала, но с трудом. Домовой и айфон взял поиграть? На манер сына.

— Глеб, ты взял телефон? — спросил между тем Веселкин.

Рыжик затряс головой. Я вышла в коридор — больше ничего не было слышно. Потому схватила свой телефон, сбросила сообщение сестры, не читая, и набрала нужный номер. Где звонит? О, елки… Я рванула на себя дверь кладовки, вытащила спортивную сумку, а из нее — телефон.

— Спрятала от кота, — я виновато улыбнулась, протягивая айфон владельцу. — Зная, как Чихуня поступает с мужскими вещами…

Виктор ничего не ответил и повернулся к сыну:

— Хочешь поговорить с мамой?

Рыжик тут же вскочил со стула, и отец протянул ему телефон. Малыш отвечал на вопросы быстро, захлебываясь от волнения слюной. Ну, да… Я чувствовала себя хорошим работником зоопарка: накормила, спать уложила, снова накормила, дала игрушку… Да, да… А может они тоже родители, которых американцы любят величать zoo-кеерег'ами, которых заботит лишь внешняя сторона родительства, а не то, что их ребенок в пять лет жутко дерганный и лезет обниматься к посторонней женщине!