Мой друг Кирочка
Шрифт:
— Дедушка, послушай, — спросил я, — а не могут утята улететь от нас в озеро? Ведь они дикие…
Дед взглянул на меня, задумчиво почесал в затылке, а потом подмигнул:
— Дикие они, утки, дикие и есть, не то что наша колхозная пехота — куры да петухи… Да куда, к примеру, утятки-то наши улетят? Ведь утки-матери у них теперь нет! Смекай! Утяток, парень, ноне от избы метлой не прогонишь…
Снова подмигнув мне, старик почему-то поднес желтоватый от махорки указательный палец к своим губам и таинственным шепотом произнес:
— А знаешь ли, парень, думка у меня имеется…
— Какая?
— А вот вырастим мы с тобой утят, да и преподнесем их заведующей фермой Настасье Петровне, в подарочек колхозу, знаешь ли, для общего, стало быть, пользования.
— Согласен, согласен, дедушка!
…Текли дни за днями. На деревьях уже стали появляться желтые листья, а я все еще жил в Заполье. Я подолгу просиживал возле корыта, в котором ныряли утята. Они заметно подросли и стали еще красивее. Утята купались в корыте, как в маленьком озерце, и клевали зерна из деревянной тарелочки, плавающей на воде. Я добывал своим пернатым друзьям червяков, мошек и комаров-плавунчиков, которых птицы с жадностью проглатывали.
Утята очень привыкли ко мне. Как только я приближался к корыту, они дружно, как по команде, вытягивали шейки и пискливо крякали.
Дед Тимофей часто подходил к корыту и с улыбкой, щуря свои острые карие глаза и теребя редкую пепельную бороду, смотрел, как я кормил его приемышей.
— Ну, Гринька, старайся, старайся: мы хоть не охотники с тобой, а славный подарочек колхозу преподнесем…
Несколько раз я видел, как над двором с шумом пролетала дикая утка, оглашая воздух громким тревожным кряканьем.
— Уж не мать ли это наших утяток? — думал я. Но потом усомнился, вспомнив рассказ деда о чьем-то выстреле, об утке, упавшей камнем в воду…
Однажды к нам забежала сама Настасья Петровна — «хозяйка колхозных кур и петухов», как ее в шутку называл дед Тимофей.
А ну-ка, показывайте мне ваш подарочек ферме, — сказала она сияя голубыми добрыми глазами. ват — Добро пожаловать, Настасья Петровна, добро пожаловать — важно отвечал дед, пряча улыбку в кудлатой бороде. — Подарочек славный, приплод получишь от него, ежели старанье приложить.
И дед Тимофей показал заведующей фермой корыто, в котором беззаботно плескались утята.
— Ай да птица! — всплеснула руками Настасья Петровна, и даже щёки её порозовели. — Ай да утята! Спасибо вам от всего колхоза, дед Тимофей, спасибочко и тебе, Гриша!
Настасья Петровна долго любовалась утятами. Потом она спросила, сколько времени мы ещё намерены держать уток в маленьком корытце.
— Самую малость — с неделю, — ответил дед, провожая Настасью Петровну за ограду.
Однажды я забежал на ферму и был оглушён возней и криком птиц. Настасья Петровна сидела на деревянной скамье и бросала им зерна. Вокруг деловито кудахтали куры, победоносно кукарекали важные петухи, стараясь побыстрее подхватить вкусные зерна.
— А-а, Гриша пришёл! — весело сказала Настасья Петровна. — Посмотри-ка наше хозяйство…
У меня глаза разбежались: птицы двигались, будто волны, что в непогоду перекатываются одна через другую.
Среди хлопочущих птиц я заметил одну маленькую курочку. Она, взъерошив перья, тихо сидела на жердочке, подвернув головку под левое сизое крылышко.
— Почему она такая грустная? — спросил я.
— Заболела она, Гриша, но мы её обязательно вылечим, — сказала Настасья Петровна и бережно взяла на руки, больную птицу.
— Много возни с этими пернатыми приятелями, Гриша, любят они и чистоту, и порядок, и вкусный корм, — говорила Настасья Петровна, провожая меня до калитки. — Забегай почаще, если хочешь узнать, как они живут тут у меня…
На прощанье Настасья Петровна подала мне большую сильную руку и сказала:
— Ну, будь здоров, я спешу в правление. А как ваши уточки поживают? Скоро ли перекочуют на нашу ферму? Жду, жду… Кланяйся Тимофею-то Марковичу.
Как-то вечером, на закате солнца, дед Тимофей после долгого раздумья подошел к корыту и, как всегда, почесывая кудлатую бороду, сказал:
— Вот что, парень, а не высадить ли нам утят в озеро? Пусть поплавают всласть, надоело им, поди, в корыте-то палькаться…
Мы осторожно посадили утят в сачок и пошли к озеру. Навстречу нам попала тетя Дуня с корзинкой выстиранного белья.
— Куда, мужички? — спросила она с улыбкой, но, увидав сачок с утятами, нахмурилась:
— Уж не на озеро ли? Смотрите, упорхнут ваши уточки и — поминай как звали!
— Типун те на язык! — рассердился дед и прибавил шаг. — Ишь какое надумала — упорхнут!.. Прижились они, а она — упорхнут, — досадовал старик. — Да куда птенцы без матки своей улетят?
…Озеро, покрытое легкой рябью, отражало широкое пламя заката.
У озера дед Тимофей начал извлекать из сачка уток и с умильной улыбкой, поблескивая очками, стал опускать птиц в воду. Утки точно ожили — они бросились врассыпную, ныряли, как настоящие опытные пловцы, а вынырнув, горделиво озирались по сторонам.
— Ишь, вы… расхорохорились, — любуясь игрой молодых уток, сказал дед Тимофей.
Я тоже с большим удовольствием наблюдал, как резвились мои любимцы.
Вдруг мы оба вздрогнули: вечернюю тишину нарушил торжествующий крик дикой утки. Она, раскинув сизые крылья, низко и медленно пролетела над озером, над резвящимся выводком.
— Кэ-кэ-эк-эк-кэ, — кричала она нежно и тревожно. И мне показалось, что крик ее был обращен к моим пернатым друзьям…
И не успели мы с дедом глазом моргнуть, как весь молодой выводок, восемь сереньких живых комочков, взмыл в небо и, окружив большую утку, полетел к противоположному берегу.