Мой дядя - чиновник

Меса Рамон

Какое ликование заискрилось в округлившихся от неожиданности глазках ризничего! А как раздулся от гордости дон Матео, положив руку на плечо графа, шафером которого он был! И с каким, наконец, изяществом и непринуждённостью делала Клотильда всё, что полагается во время брачной церемонии!

Граф всё ещё пребывал в полном ошеломлении, весьма напоминая человека, которого ударили по голове туго набитой подушкой. Запах ладана и воска, дым обгоревших фитилей, бесконечные ряды свечей, ливших потоки света; Клотильда, стоящая рядом и соединённая с ним золотой цепью и белым шёлковым платком; долговязый и важный дон Матео в ослепительно белой, словно сделанной из картона, манишке, отражающей пламя свечей; монотонный, торжественный

голос священника; притихшая толпа, не сводившая глаз с жениха и невесты; холодный ночной ветерок, влетавший по временам через узкую дверь; серебристый звон колокольчика в руках служки — всё это казалось графу удивительным, фантастическим видением, неким волшебным сном, от которого слегка ныло в животе, а в голове невыносимо шумело. К этим неприятным ощущениям прибавлялось невольное воспоминание о руке нищего, огромную чёрную тень которой граф только что видел на освещённой стене дома. Ему чудилось, что рука эта, словно тяжёлая туча, нависает над алтарём, священником, доном Матео, Клотильдой и всеми приглашёнными. Холодный пот катился у графа по вискам и выступал па ладонях, ноги его, затёкшие от долгого стояния па коленях, покалывало острыми иглами. Продлись обряд ещё пять минут, и упитанное тело графа рухнуло бы на пол.

— Даю её тебе в жёны, а не в рабыни, — изрёк наконец священник.

На этом церемония, к счастью, закончилась. Торжественные звуки музыки вновь наполнили часовню. Граф ухватился за руку дона Матео и встал наконец на ноги. Ну и жара! Он весь разбит! После изрядной попойки пли потасовки его и то меньше ломало!

По страдания бедняги графа ещё не кончились. Новобрачные не успели покинуть часовню, а на дона Ковео уже набросились приглашённые, которые, хлопая его по спине и пожимая ему руки, принялись бурно выражать свои восторги и, словно мячик, перебрасывать графа из стороны в сторону. Поток восторженных и, уж конечно, самых искренних поздравлений изливался на него до самой кареты.

Ах, с каким облегчением, удовольствием и радостью упал граф на мягкие подушки своего великолепного экипажа! Спина у него болела так, словно была сломана, а живот, казалось, ещё больше отяжелел. Клотильда сидела подле мужа. Но сейчас бедняга был не в состоянии проявить к ней подобающую заботливость и нежность! Он еле-еле справлялся с собой.

Несмотря на суету, шум и толкотню, в ушах графа всё ещё звучал торжественный голос священника: «Отдаю её тебе в жёны…»

Клотильде же, по странному совпадению, казалось, что она слышит: «А не в рабыни, а не в рабыни…»

XIII

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

Когда молодые вернулись из церкви, перед домом Армандесов снова выстроилась длинная вереница роскошных экипажей.

В сопровождении толпы прекрасных дам и элегантных сеньоров граф под руку с Клотильдой поднялся по широкой лестнице. В прихожей их ждала донья Луиса, сидевшая в большом покойном кресле. Она с наслаждением и гордостью любовалась толпой высокопоставленных особ, явившихся к ней в дом на свадьбу её дочери. Гости группами и поодиночке с шутками и смехом поднимались по лестнице, оживлённо переговариваясь.

Граф был взволнован, губы его нервно подёргивались, он бормотал что-то неразборчивое прелестной Клотильде, глаза которой сверкали из-под газовой фаты, изящными складками струившейся с пышного и дорогого венка из флёрдоранжа; воздух не попадал под вуаль, поэтому щёки новобрачной пылали.

Дон Матео, словно заботливый сын, опекал толстую сеньору, которой он пришёлся по душе, и делился с нею впечатлениями, переполнявшими его.

О, этот вечер — одно из тех событий, которые никогда не сотрутся из памяти дона Матео! Сколько удач сразу: он ехал с графом в его великолепной карете, шёл рядом с ним по изумительной широкой мраморной лестнице, залитой ярким светом; вместе с графом он предстал перед самым изысканным обществом, которое осыпало их поздравлениями

и душило в объятиях; он собственными глазами видел, как выходила из дома Клотильда, та самая девушка, которую он, именно он, выбрал для своего любимого ученика. Наконец, в церкви во время венчания, когда его рука легла на плечо графа в знак того, что он, дон Матео, представляет особу одного из самых знатных мадридских вельмож, отставной латинист почувствовал себя на ступенях алтаря, как на троне! Всеобщее восхищение и почитание окружали его. Если так пойдёт и дальше, он достигнет такого положения, о каком и мечтать не мог у себя в деревне, где он ютился в жалкой лачуге и где ему до конца дней пришлось бы исполнять тягостные обязанности школьного учителя.

В то время как дона Матео обуревали подобные мысли, донья Луиса у себя наверху со слезами умиления обнимала Клотильду и графа.

— Дети мои, вы — единственное утешение моей старости. Теперь меня не тревожит твоё будущее, Клотильда: ты обрела достойного тебя мужа, который любит нас, любит…

— Успокойтесь, успокойтесь, сеньора, — уговаривал её дон Тибурсио. — Вы ещё слишком слабы, и вам нельзя так волноваться.

Но домоправитель напрасно тратил слова — его никто но слушал: чересчур велика была радость, переполнявшая сердца. Дамы, искоса поглядывая на графа, набросились на Клотильду; они так крепко сжимали молодую в объятиях, что чуть не задушили её. О мужчинах и говорить не приходится! Чтобы не отстать от дам в учтивости, они накинулись па графа, и он едва не задохся под лавиной фраков, переходя из рук в руки жаждавших заключить его в объятия.

Крики, смех, украдкой обронённая слеза, нескончаемые возгласы!.. Одним словом, проявлений радости было столько и все они были так неистовы, что наконец вывели из себя дона Тибурсио, который пробормотал сквозь зубы:

— Всё это обман… Ну и притворщики…

Под общий шум и ликование два молодых человека, из предосторожности прикрывая рот платком и отводя глаза в сторону, принялись обходить дам и нашёптывать:

— Давайте потанцуем…

Предложение было восторженно принято, и вскоре за роялем уже сидела молоденькая сеньорита.

— Ригодон… вальс… кадриль… польку… — со всех сторон взывали к ней гости, заполнившие гостиную.

Бал открылся мазуркой, развеселившееся общество пришло в движение.

— По-моему, танцы — занятие не серьёзное и не приличествующее торжественному акту, в котором участвуют столь знатные особы, — возмущался дон Матео, чья долговязая фигура маячила среди группы господ, отличавшихся степенностью, возрастом и солидностью.

Дон Тибурсио между тем бродил из угла в угол и чертыхался. Вся злость и досада, которые он так долго сдерживал, вырвались наружу в этот достопамятный вечер.

— Взгляните только, что творится в доме!.. Разве донья Луиса уже выздоровела?… Тогда почему же?…

И действительно, у поникшей в кресле доньи Луисы посинело лицо, она почти теряла сознание, глядя на всю эту сумятицу и толкотню, от которых уже давно отвыкла; оглохшая от грохота рояля, полуослепшая от блеска огней, шёлков и драгоценностей, она обмахивалась веером и страдальчески улыбалась, испытывая невыразимые мучения и спасаясь только тем, что подносила к носу платочек, смоченный спиртом.

Граф был на вершине счастья. Учтивый, галантный, сверкая лысиной, он, как павлин, расхаживал вокруг Клотильды. Внимая его любезностям, она с наигранным изумлением вопрошала:

— Ты, кажется, сошёл с ума, граф?

— Да, крошка, я сошёл с ума от любви, от страсти: ты самая прекрасная на свете графиня. Если бы на нас сейчас не смотрели, я так бы и укусил твои аппетитные, как персики, щёчки. Да, я немедленно съел бы их!

«Боже милостивый! — подумал, услышав его слова, дон Тибурсио, всё ещё пребывавший в крайнем раздражении, хотя он не понимал, чем оно вызвано. — Этот человек только и думает, как бы что-нибудь съесть!»