Мой галантный враг
Шрифт:
Она вскинула голову.
— Он женат.
— Совершенно верно, — сухо подтвердил он.
На мгновение она лишилась дара речи: как он смел даже подумать о ней такое?! Затем, овладев собой, она быстрым рывком выдернула у него свою руку.
— У вас душа низкорожденного… низкорожденного… — Она заколебалась, подыскивая слово, которое посильнее оскорбило бы его.
— Низкорожденного бастарда? — подсказал он с холодной усмешкой. — Уверяю вас, я не низкорожденный и не бастард. Вам, однако, придется поверить мне на слово: моих родителей расспросить невозможно. Их обоих нет в живых, и в их смерти
— Мой отец не убивал вашего отца! — горячо запротестовала Лиллиана. — И уж во всяком случае он неповинен в смерти вашей ма…
— Моя мать умерла от разбитого сердца. Ее свела в могилу тоска по супругу: жизнь без него оказалась для нее горше смерти.
Эта тирада дала Лиллиане минутную передышку, и, собравшись с силами, она заговорила более ровным тоном:
— Вы не хотите услышать правду. Вы жаждете только мести, и теперь ваша месть свершилась.
Сэр Корбетт пожал плечами и, помолчав, ответил:
— У меня много причин желать этого брака. Но они вас не касаются.
— Не касаются! — вскричала Лиллиана. — Моя судьба, мое будущее — меня не касаются? С какой легкостью вы готовы разрушить мою жизнь, словно со мной можно вообще не считаться! Как будто я не более чем вьючное животное! — Ей уже было не под силу сдерживаться; Она стояла перед ним в полумраке птичника, сверкая глазами и упершись кулаками в бока.
— Такова воля вашего отца.
Он снова пожал плечами и медленно обвел ее взглядом. Лиллиана ощутила его взгляд почти как прикосновение, но старалась ничем это не обнаружить. Когда их глаза снова встретились, он холодно улыбнулся:
— Кстати, насчет вьючного животного. Я хотел бы напомнить вам, что первейшим долгом моей жены будет выносить моего наследника. Это не слишком большая тяжесть, и, насколько могу судить, вы очень неплохо приспособлены для такой ноши.
— А что вы скажете о другой ноше? О другом бремени? О бремени вашего похотливого внимания? — кричала она, уже не выбирая слов. — Я презираю вас! Я не хочу, чтобы вы были моим мужем!
В следующий момент он уже держал ее своей железной хваткой; он не позволил ей уклониться от его ледяного взгляда.
— То, что вам ненавистно мое прикосновение или мое внимание, для меня не имеет значения. Вы будете моей женой. Вы будете делить со мной ложе. Вы будете вынашивать моих детей. Если вам противен вид моих шрамов на лице и на теле — закрывайте глаза. Но и не помышляйте о том, чтобы уклониться от выполнения своих обязанностей жены!
Ей казалось, что всей кожей своей, с головы до ног, она ощущает опаляющее пламя его гнева… Их разделяло лишь несколько дюймов, и этот гнев казался почти осязаемым. А потом неожиданно он вовлек ее губы в долгий и требовательный поцелуй.
Бороться было бесполезно: она не могла пошевелиться, как будто силы у нее было не больше, чем у котенка. Охваченная нарастающей паникой, она отчаянно пыталась уклониться от его губ, но он быстро справился с мятежом, прижав ее голову к себе. Он провел языком по ее нижней губе от уголка до уголка, и сделал это с таким искусством, что она задохнулась. Ее губы дрогнули, и он силой проложил себе путь между ними.
Лиллиана не могла вздохнуть. Она не могла ни о чем думать не могла заставить свое окаменевшее тело повиноваться ей. Его горячий
Однако Лиллиана была не из тех, кто легко сдается. В бессильной ярости она колотила его по плечам, пытаясь противостоять его превосходящей силе. Она брыкалась, стараясь попасть ногами по его голеням, но он просто перехватил ее пониже спины и поднял над полом. И все это время он не отрывался от ее губ.
Лиллиана была беспомощна против этой неистовой атаки, а ее борьба — безуспешна, и, по правде говоря, когда ее тело было так крепко прижато к его литым мускулам, думать оказалось почти невозможно. Ее разум громко протестовал против такого бесцеремонного обращения, но где-то внутри нее зарождалась странная теплота, которая, медленно растекаясь по телу, лишала ее всякой способности к сопротивлению, пока Лиллиана не ощутила с ужасом, что она податлива в его руках и открыта его поцелую.
И держал он ее теперь по-другому, не так, как за минуту перед тем. Его руки стали ласковыми; он поглаживал ее по спине, хотя все еще не позволял ей отдалиться. Его губы стали менее требовательными и более источающими соблазн, которому трудно было противостоять. Она не замечала, как крепко вцепились ее пальцы в гладкую ткань его туники и как покорны его губам ее губы.
Но когда ее язык потянулся навстречу его языку, она полностью осознала, каким острым наслаждением наполнено сейчас все ее существо. Она чувствовала себя так, как будто в ее прежней холодной форме пламенеет расплавленное новое «я». Это было страшно — до такой степени утратить власть над собой. Это было страшно — но восхитительно. И если бы это еще продолжалось…
— Где теперь твои протесты? — прошептал Корбетт, осторожно коснувшись губами ее уха.
К Лиллиане вернулась способность дышать; вернулся и рассудок.
— Отпустите меня, — с трудом попросила она.
— Тогда не держись так крепко за мою тунику, — напомнил он.
Устрашенная собственным бесстыдным поведением, Лиллиана немедленно выпустила его тунику.
Он бережно поставил ее на землю, но отпустил не сразу, а лишь после того как еще раз крепко привлек к себе. За тканями одежды Лиллиана отчетливо ощутила выступающий бугор его плоти, прижатый к ее животу, и попыталась увернуться. Но его лицо снова обрело выражение язвительной насмешки, и он оценивающим взглядом уставился на нее.
— Ты говоришь, что презираешь меня, но… — Он пожал плечами. — Все равно, это не имеет значения. Возможно, ты и боишься нашего брака, но мы с твоим отцом уже обо всем договорились. Завтра ты станешь моей женой.
Он отпустил ее, и она отступила от него на несколько шагов. Какой он бесчувственный, думала Лиллиана. Совершенно равнодушный к ее терзаниям. Ей хотелось плакать и громко сетовать на судьбу, но гордость не позволяла ей этого. Как бы желая освободиться от тревожного ощущения его телесной близости, она отерла губы тыльной стороной ладони.