Мой галантный враг
Шрифт:
— Это я — любовь твоя?
Он произнес эти слова спокойно, но с такой холодной язвительностью, что Лиллиану от стыда бросило в краску. Не дождавшись от нее ответа, Корбетт еще подлил яда:
— А если не я, то кто же?
В ответ Лиллиана попыталась встать с его колен.
— С какой стати я должна кого-то любить? — резко бросила она, обескураженная неожиданным поворотом событий. — Ты-то уж наверняка никого не любишь!
— Вот как! Но ведь не я же шепчу такие нежные признания, — мягко заметил Корбетт, наблюдая, как Лиллиана, с трудом сохраняя равновесие,
— Конечно, с чего бы ты стал это шептать.
Как ни была она рассержена, ее прерывающийся голос выражал боль, а не гнев. Нечаянно раскрыв перед ним самые искренние свои чувства и натолкнувшись на столь унизительную издевку, Лиллиана попыталась повернуться и уйти. Но Корбетт оказался проворнее. Точным движением он ухватил Лиллиану за юбку, не позволив ей отойти ни на шаг.
— Что ж, я так и думал. Ты действительно пытаешься удрать, чтобы уклониться от исполнения супружеских обязанностей.
Насмешливые слова обрушивались на Лиллиану словно удары, и она с трудом сдерживала слезы. Как уживается в нем такая нежность с такой жестокостью? Как он может ласкать ее с такой любовью — а потом обвинять в неверности, да еще без всяких оснований?
Прикованной к месту Лиллиане оставалось только одно: достойно ответить на его выпады.
— В мои супружеские обязанности не входит валяться с тобой в грязи!
— Твоя обязанность — угождать мужу.
— Очевидно, у меня это не получается.
Стремясь высвободиться, Лиллиана резко рванула юбку, не обращая внимания на треск рвущейся ткани.
Ей хотелось бежать как можно дальше и быстрее, лишь бы забиться в укромный уголок и дать волю горючим слезам. Но ведь это только лишний раз покажет Корбетту, как много он для нее значит. Придется удовольствоваться меньшим: неспешно отойти, сохраняя достоинство.
Лиллиана ушла не слишком далеко. Еще не доходя до дороги, она услышала топот могучего коня Корбетта. Решив нипочем не поддаваться на уловки мужа, она укрылась за липой, сделав вид, что собирает ветви падуба.
Лиллиана чувствовала на себе упорный взгляд Корбетта, но не решалась оглянуться, чтобы не увидеть в его глазах столь знакомое холодно-презрительное отчуждение.
Лиллиана склонилась к самым нижним ветвям, так чтобы распущенные волосы, падая, закрывали лицо.
Она без успеха подергала одну ветку, потом другую, но только изрезала себе пальцы о глянцевитые листья.
— У тебя достаточно слуг для такой работы. Твое дело следить, чтобы они не отлынивали от дел, а тебя уже довольно давно нет в замке. Иди сюда, садись в седло передо мной.
Лиллиана гордо вскинула голову, но на мужа по-прежнему не смотрела.
— Слуги в Оррике хорошо обучены и не станут лодырничать, если я отлучусь ненадолго. Так что незачем напоминать мне о моих обязанностях. Я вернусь в Оррик, когда сочту нужным.
Она знала, что последние слова должны привести его в бешенство, и, возможно, даже умышленно подстрекала его на неистовую выходку. Ей было уже не до осторожности, и только тогда, когда огромный боевой конь, круша подлесок, двинулся к ней, Лиллиана в тревоге
Легко, как будто она была мелкой рыбешкой, Корбетт выудил жену из зарослей падуба и рябины. Совершенно не принимая во внимание ее протестующие вопли, он бесцеремонно усадил Лиллиану перед собой, а затем умело направил коня к дороге.
— Отпусти меня, чурбан неотесанный! — вскричала Лиллиана, стараясь вывернуться из железных рук мужа.
Корбетт рывком притянул ее ближе к себе.
— Сиди впереди меня, как положено, — проронил он, — не то приедешь в Оррик, как пленница, перекинутая через седло, связанная по рукам и ногам.
Несмотря на бешенство, Лиллиана все же сообразила, что Корбетт не бросает слов на ветер. Вне себя от гнева, она застыла, как деревянная, там, где он усадил ее, но внутри у нее все клокотало.
Возвращение домой стало для Лиллианы сплошной пыткой. Она сидела боком впереди Корбетта, еле-еле сохраняя равновесие. Малейший поворот грозил ей падением, что и случилось бы, если бы не сильные руки Корбетта. Но каждое прикосновение к нему было мучительно, хотя и на иной лад, и вскоре гнев, в который раз, уступил место безысходной тоске. Гордость не позволяла Лиллиане хвататься за Корбетта, когда конь брал невысокий подъем или переступал через поваленное дерево. Но ощущение широкой груди Корбетта, от которой исходил жар, несмотря на зимний холод, и каменной твердости его рук вокруг ее талии лишь усиливало чувство опустошенности в душе Лиллианы.
В Корбетте было все, что она желала бы найти в своем муже, за исключением одного: она для него ровным счетом ничего не значила. А самое печальное заключалось в том, что для нее он стал средоточием Вселенной.
Лиллиана непроизвольно вздрогнула, и Корбетт тут же крепче прижал ее к себе. Но от этого не стало легче, потому что она дрожала не от холода: его близость лишала ее покоя.
Теплое дыхание шевелило Лиллиане волосы, запах его чисто вымытого тела рождал навязчивые видения. Ее бедро было тесно прижато к колену Корбетта, отчего ее постепенно окутывала дурманящая истома. Корбетт был тем мужчиной, который отнял у нее невинность, а потом унес ее к таким вершинам блаженства, какие не грезились ей в самых безумных снах. При воспоминании о неистовом наслаждении, которое они дарили друг другу, легкая дрожь снова пробежала по спине Лиллианы.
— Тебе холодно? — в голосе Корбетта звучало недовольство, словно ему было неприятно заботиться об удобствах Лиллианы.
Она промолчала, просто уселась прямее, стараясь отодвинуться от Корбетта как можно дальше.
Такое ребячество рассмешило сурового всадника. Он еще сильнее обвил рукой ее талию и прижал ее к себе еще теснее, чем раньше.
— Может быть, нам следует объехать свои владения, прекрасная миледи жена? Добрые господа должны заботиться о благополучии своих подданных.
— Тебе наплевать на любого из нас! — выпалила Лиллиана, пытаясь добиться, чтобы он хоть немного ослабил свою хватку. Но Корбетт только крепче прижал ладонь к ее талии.