Мой граф

Крамер Киран

Впервые с тех пор, как ему исполнилось тринадцать.

Ирония заключается в том, что между ним и Пиппой все сейчас кажется туманным, и он ни на йоту не приблизился к своей цели: стать очень успешным и известным архитектором. Он по-прежнему убегает от факта своего происхождения.

Но что-то произошло этим утром, что-то изменилось после его разговора по душам с Дугалом и Элизой. После того как он услышал их историю, в душе забрезжила надежда, быть может, отец не возненавидит его, не станет презирать…

и не захочет услать куда-нибудь подальше, если узнает, что Грегори ему не родной сын.

Это была всего лишь крошечная надежда. Он провел больше десятка лет, страшась худшего. Не так-то легко было вот так взять и отпустить этот глубоко засевший страх.

В любом случае это не имеет значения. Он не может ничего сказать отцу. Он поклялся матери, что никогда не расскажет. Да, Грегори был еще очень юным, когда давал то обещание, но ведь это же его мама. Даже теперь у него ком вставал в горле при воспоминании о ней.

Он так сильно любил ее.

Это было ее последнее желание.

Он по-прежнему ее защитник.

Какой же сын предаст свою мать, особенно если она уже не может защитить себя?

Тем не менее эта крошечная надежда поселилась в его сердце тихой, мерцающей искоркой.

Он повел Дугала и Элизу в конюшню посмотреть на Принца, пегого жеребца, и рассказал им, как вольно скакал по имению Тарстонов. Они должны быть вместе, подумал Грегори, расписывая достоинства жеребца, – он и конь его мечты. И тут же, не сходя с места, решил, что перед отъездом предложит лорду Тарстону баснословную сумму, чтобы выкупить Принца.

Это был первый маленький шаг, прямое пренебрежение своим правилом, что он недостоин исполнения этой детской мечты.

Может, и недостоин, но он все равно рискнет.

Детские шажки. Детские шажки к тому, чтобы посмотреть в лицо правде. Если бы только набраться смелости, он мог бы заставить эту ужасную правду отступить.

Но еще не теперь.

А быть может, и никогда.

Несмотря на ожесточенную борьбу, которую вели у него в душе надежда и сомнение, с друзьями он все же проявил немного смелости. Прежде чем войти в дом, он по секрету поведал Дугалу и Элизе обо всем, что произошло в последние два дня, включая и то, что он любит Пиппу и отчаянно хочет жениться на ней, но боится, что испортил все дело.

Элиза, разумеется, расстроилась до слез, что ее дорогая подруга страдает, и пообещала Грегори поговорить с ней об Уолтере и успокоить ее на сей счет. Еще Элиза сконфуженно сказала, что попросит у Пиппы прощения за то, что использовала ее в тот день у себя в саду в качестве отвлекающего маневра, пока они с Дугалом тайком целовались. И наконец рассмеялась, представив Пиппу, одетую камердинером, и подивилась, что не узнала ее.

Радуясь поддержке

друзей, Грегори оставил их и отправился искать Пиппу, но никто не мог сказать ему, где камердинер Харроу. Он не забеспокоился, так как знал, что она из тех людей, которым, дабы успокоиться, надо прогуляться пешком или верхом. Посему он отправился на поиски в конюшню, но ее не оказалось и там. К сожалению, ему не удалось обнаружить ни Оскара, ни одного из конюхов лорда Тарстона, но, быстро пройдя мимо стойл, он удостоверился, что все лошади на месте, по крайней мере из тех, что он помнил. Однако конюшня была обширной, и несколько стойл в дальнем конце справа были пусты. Всегда ли они пустовали? Этого Грегори не знал. Быстрый осмотр снаряжения подтвердил, что и седла все на месте. Он смутно припоминал, что их было три.

Грегори быстро пробежался обратно к руинам, но и там не обнаружил Пиппы. Сердце уже начало колотиться, а дыхание сбиваться, но паниковать слишком рано, сказал он себе. Он кинулся в лес, громко зовя ее по имени, но ответом ему было лишь птичье пение.

Бегом возвращаясь к дому, он все время чувствовал, что что-то упустил, и в конце концов сообразил, что именно. Среди пестрой коллекции экипажей на конюшенном дворе не было серой кареты. Он вспомнил, что она резко выделялась потому, что была однотонной. Он еще походя заметил, мол, какая жалость, что ее не выкрасили в глянцевый черный цвет, а один из конюхов объяснил, что слуги ездят на ней в церковь, что она запасная, и сами хозяева очень редко пользуются ею, можно даже сказать – никогда не пользуются.

Грегори зашагал прямиком к кухонной двери.

– Кто-нибудь знает, куда отправилась серая карета? – спросил он у кухарки, судомойки, мальчика на побегушках и двух лакеев, которые сидели за столом, уминая сочные куски мясного пирога.

На всех четырех физиономиях отразилось потрясение. Грегори знал, что никто из гостей никогда не ступает в кухню. Несколько мгновений все ошеломленно молчали.

– Я просто хочу найти Харроу, – сказал он. – Пожалуйста, не стесняйтесь, расскажите, что знаете.

– Я думал, он ваш камердинер, – подал голос мальчишка. – Он мне нравился, ей-ей, хоть кой-кто из лакеев и невзлюбил его.

– Ну, хватит, Ричард, – одернула его кухарка, потом посмотрела на Грегори. – Харроу стащил все печенье из вазы в столовой, ссыпал себе в шляпу, и все дела, но ему помогал не кто иной, как мистер Доусон. – Кухарка фыркнула. – Я пеку печенье не для того, чтобы кто-то утаскивал его, лорд Уэстдейл, если мне позволено будет так сказать.

– Нисколько не возражаю. – Грегори положил руку на плечо мальчишки. – Ричард, что ты имел в виду, когда сказал, что тебе нравился Харроу? Разве он уехал?

Ричард кивнул:

– Ага, уехал. Они уехали с мистером Доусоном.

– И куда они уехали? – спросил Грегори.

Мальчишка, вопросительно вскинув брови, обвел взглядом собравшихся за столом, и все четверо, как один, пожали плечами.