Мой личный враг
Шрифт:
Александра теснее прижалась к своему мужу. Как хорошо, что когда-то, давным-давно, она догадалась сделать ему предложение!
И провались пропадом все ее подозрения, которые он так и не опроверг!..
В Потаповском переулке царило уныние — вернувшись из санатория, Александра сообщила девицам, что, возможно, поедет в Париж.
— Навсегда? — мрачно спросила Лада.
— Да нет, конечно! — воскликнула Александра. — На неделю, наверное. Да и это еще неизвестно…
Лада подняла глаза на Машу и спросила:
— А ты как
— Да все, по-моему, ясно, — как-то непонятно ответила Маша. — К этому давно шло…
— Что — шло? — раздражаясь, спросила Александра. — Что?
Маша печально вздохнула и подошла к окну, за которым дотлевала слякотная зима. Было сумрачно, маятно, мокро. Галки кричали, как на кладбище. Мокрые ветки деревьев четко вырисовывались на фоне серого неба.
Тоска, тоска…
— Мы рады, что у тебя все сложилось с этим… Филиппом, — сказала Маша, не поворачиваясь. — Мы рады, что ты его нашла, и что он тебе нужен, и ты ему нужна. Наверное, это первая твоя удача в жизни. Я горжусь, что подкинула тебе эту идею. — Она улыбнулась. — И очень хорошо, что ты уезжаешь, ведь еще ничего не кончилось, и за тобой, возможно, опять откроют охоту. Но нам грустно, потому что ты — наш лучший друг, а он увезет тебя скорее всего навсегда.
— Ты что, сдурела? — недоуменно спросила Александра. — Он сказал — на неделю.
— Мало ли что он сказал, — отозвалась Лада с дивана. — Мы же не слепые. И не глухие. Хотя уезжать тебе надо обязательно. Месяц с лишним ты проторчала под неусыпным надзором — в больнице охрана, в санатории муж, да еще друг детства Павлик наезжал, а с ним, как я понимаю, шутки совсем плохи… Так что теперь хорошо бы тебе уехать подальше и на подольше. Этот Филипп молодец, правильно придумал.
— Дамы, да он совсем не то имел в виду! — воскликнула Александра, смутно догадываясь, что все будет именно так, как они говорят. — Он даже думать не думает увозить меня навсегда!
— Еще неизвестно, как ты приживешься, в этом Париже, — не слушая ее, продолжала Маша. — Какие у него доходы? Не будешь ли голодать или подметать мусор?
— Если до этого дойдет, вернусь обратно, — мрачно сказала Александра. — Что вы придумали ерунду какую?
Маша смотрела в окно, Ладка лежала на диване, Александра, сгорбившись, сидела на стуле между ними.
Все решено — вот что таилось в их молчании. Решено не ими, им остается только подчиниться. Подчиниться и начать новую жизнь — друг без друга, без любимых людей и даже без надежно устроенного будущего.
Они проиграли. Неизвестно кому, неизвестно когда и неизвестно в чем, но они проиграли. Жизнь их теперь изменится. Сами они станут другими. Залижут раны — не век же им кровоточить! — и будут жить дальше. Но уже иной жизнью — они никогда не исчезнут совсем, эти раны…
— Неужели правда, девочки? — спросила Александра плача. — Неужели правда?
— Не хнычь! — отрезала Ладка. — Без тебя мокро.
— Я не могу! — всхлипнула Александра. — Я не могу!..
— Тогда иди прогуляйся, — грубо сказала Лада. — Давай, одевайся и иди. Придешь, когда перестанешь реветь.
Александра понимала, что Ладе тяжелее, чем ей. Ее Михайлов пропал, как будто его никогда и не было. Вика явно примеривалась ее уволить, а Ладка в тоске по Михайлову даже не собиралась защищаться.
Александра тихо оделась в прихожей и побрела вниз по лестнице. Слезы туманили ей глаза, хотелось не просто плакать — громко рыдать.
Из Потаповского она свернула направо, к Маросейке.
Не уедет она навсегда, что они придумали, ей-богу! И Филипп вовсе не собирается жить с ней до конца дней своих, да еще в Париже. Конечно, ей бы этого хотелось, но тут их желания расходятся. Странно, но она не могла вспомнить, когда ей впервые пришло в голову, что она хотела бы прожить с ним всю жизнь. А как же теория о том, что она вообще никогда больше не будет доверять мужчинам? Но эта теория почему-то не касалась Филиппа — ему она доверяла. Безоговорочно.
Старательно оглянувшись по сторонам, Александра стала переходить Маросейку, как вдруг хриплый вопль ударил ей в уши:
— Назад! Назад!!
Она непроизвольно оглянулась, чтобы посмотреть, кто это так вопит, но в этот миг какая-то неведомая сила дернула ее, швырнула в сторону, и она, будто со стороны, увидела, что вся улица Маросейка — так ей показалось — в ужасе смотрит на нее, лежащую в куче мокрого заплеванного снега, а в переулок, на бешеной скорости сворачивает ободранная и грязная машина. Завизжали тормоза, машину занесло, мелькнули и погасли задние огни.
Все стихло.
— Вставай! — сказали Александре сверху, и прямо к ее физиономии протянулась рука. — Можешь встать?
Ошеломленная, еще не понявшая, что с ней произошло, Александра взглядом поднялась по этой руке до синей замызганной куртки- «молния» сломана, воротник замотан грязным шарфом, — потом, в удивлении приоткрыв рот, не мигая, уставилась на лицо. Лицо было смутно знакомым.
— Ты кто? — спросила Александра.
— Не узнаешь? — в свою очередь спросил ее спаситель и усмехнулся.
— Ну зачем ты ее выставила? — в пятый раз спрашивала расстроенная Маша. — Она теперь будет рыдать до самого дома, еще под машину попадет…
— Не попадет! — огрызнулась Лада, чувствуя себя хуже некуда. — Не могу ее скорбную рожу видеть!
— Ну и не смотрела бы. Ты же знаешь Саню: она теперь в Париж не поедет, с тобой останется. Потому что тебе без нее плохо.
— Мне одинаково плохо что с ней, что без нее, — пробормотала Лада. — Уволит меня сука эта, что я буду делать? У тебя есть в запасе еще один Филипп Бовэ?
— Нет, — сказала Маша. — Ты куда? На работу?
— На работу, будь она неладна. Приеду, позвоню Сане. И ты позвони, хорошо?
— Ну, конечно, — успокоила ее Маша. — Не гони.
Если бы Лада выехала на Маросейку, она увидела бы Александру, лежавшую в куче снега, и человека, склонившегося над ней, но она дала газ, решительно развернулась в тесном Потаповском переулке и двинулась в другую сторону, ни о чем не подозревая и только чувствуя себя виноватой перед Александрой, которую только что так грубо выставила из Машиной квартиры…