Мой личный враг
Шрифт:
Все странные и необъяснимые обстоятельства, которым она не придавала значения — или старалась не придавать, — вдруг всплыли в памяти, ей никак не удавалось прогнать тревожные мысли. Она чувствовала себя пленником в осажденной крепости, уверенным в своей обреченности.
Ее муж, французский журналист, приехавший собирать материал для книги, никаких заметок не делал, записок не писал, дискеты из лэп-топа носил с собой. Несколько раз он летал во Францию «по делам», приставил к ней охрану, пока она была в больнице, да и сама больница, и этот дурацкий санаторий,
Почему весьма небогатый, по его собственному признанию, журналист тратит на нее какие-то немыслимые суммы? Старается усыпить бдительность? Или что-то проверяет?
А сегодняшняя встреча под покровом ночи у черта на рогах, в заштатном санаторном коттедже с человеком, чье имя не сходит с газетных полос, ежедневно упоминается в новостях, имя, вокруг которого постоянно рождаются и умирают скандалы, сплетни, слухи, которого то обвиняют во всех смертных грехах, то возводят в спасители Отечества, — это выше ее понимания!
Однажды он приезжал в «Останкино». Александра видела его эскорт и его самого — издали. Его встречал известный политический обозреватель, все лифты были блокированы, лестницы перекрыты, милиция на входе придерживала рядовой телевизионный народ, рвущийся на работу. Был вечер, самое оживленное для «Останкино» время. Александра несла из киоска булки и сигареты и видела, как он прошел в лифт — стремительно, ни на кого не глядя. Известный политический обозреватель, растерявший всю свою вальяжность, забавно трусил сбоку и сзади.
Металлические двери лифта закрылись, и, как по команде «отомри», весь огромный холл вдруг пришел в движение. Все заговорили, задвигались, расслабились, не сознавая того, что несколько секунд находились в напряжении…
Это был первый и, насколько знала Александра, единственный раз, когда его снимали в студии. Все остальные интервью он давал у себя в кабинете, на фоне флага, герба и вечной зеленой лампы — некоего властного символа еще со времен Ильича.
Тем более непонятным и пугающим был его сегодняшний визит, и разговор тет-а-тет с ее мужем, и коньяк, и «ты», и то, что он видел ее после ранения, и десятилетнее знакомство с Филиппом, если только они оба не врали. Кем он был десять лет назад? Кажется, каким-то начальником отдела в научном институте или что-то в этом роде…
А Филипп? Кем он был десять лет назад? А сейчас он кто?
Международный террорист и продолжатель дела Эрнесто Че Гевары? Незаконный сын алмазного короля или последнего секретаря политбюро?
У него французский паспорт, он одинаково хорошо говорит по-русски, по-английски, по-французски и, кажется, даже по-японски, учился в Сорбонне, если не врет…
— Алекс! — позвал из спальни предполагаемый международный террорист. — Иди спать. Ты все равно ничего умного не придумаешь, и все твои выводы — полное дерьмо.
По-русски он говорил теперь
Повздыхав, так чтобы он слышал, она встала и поплелась в спальню. Филипп лежал и читал газету.
— Садись. — Он похлопал по одеялу, как будто она была его любимой собакой.
— Все дело в том, что ты мне совсем не доверяешь, — сказала она печально. — Я нужна тебе только в постели. И все.
— Ты нашла себе новую причину для страданий? — спросил он и отбросил газету. — Все дело в том, что ты мне доверяешь. Вот это в самом деле странно и… неразумно.
Он подтянулся и сел, серьезно глядя на нее.
— Ты живешь со мной и ни о чем не спрашиваешь. Ты заботишься обо мне, боишься за меня, и тебе ничего от меня не надо. Ты умная, ты неплохой журналист, у тебя масса связей — начни ты копать, наверняка раскопала бы что-нибудь. Но ты даже не пытаешься.
— А есть что копать? — дрогнувшим голосом спросила Александра.
Она испугалась. Все ее подозрения и гроша медного не стоят, пока они не подтверждены. Подтверждены или опровергнуты. Как же ей хотелось, чтобы они были опровергнуты! Еще одного удара — теперь уже с его стороны — она просто не переживет. Ей никогда не удавалось хорошо «держать удар»…
— Всегда есть что копать, — с досадой сказал Филипп. — Но дело не в этом.
— А в чем?
— В том, что ты безгранично мне доверяешь. Я ведь могу улететь и не вернуться, и ты никогда меня не найдешь. У тебя даже кредитки моей нет. Я живу в твоей квартире, сплю на твоем диване, а ты даже не знаешь, чем я целыми днями занимаюсь.
— У тебя своя работа… — неуверенно проговорила Александра: получалось, что она еще и оправдывается.
— И дело не в том, что тебе на меня наплевать, — как бы размышляя вслух, продолжал он. — Дело в том, что ты мне доверяешь. — Филипп вдруг улыбнулся и, вытянув длинную руку, прижал ее к себе. — И это самое удивительное, что случилось в моей жизни.
— Что «это»? — спросила Александра, замирая от его запаха, от тепла, исходящего от его тела.
— Ты, — ответил он, и они замолчали.
Она всегда раскисала от его случайных нежных слов. Сразу хотелось обнять его, прижаться лицом к теплому плечу и ни о чем не думать. Пусть бы он читал, или разговаривал по своему телефону, или дремал перед телевизором. Но минуты нежности случались очень редко, и сейчас ей не хотелось упустить такое мгновение, потратить его на выяснение отношений, на всякие объяснения…
«Мы все обсудим, но потом, потом…» — сказала себе Александра, боясь спугнуть его любовно-ласковый настрой.
Слишком они разные. Из разных культур, из разных миров. Он был так же недоступен ее пониманию, как теория кварков, и никогда не стремился проложить хотя бы шаткие мостки через разделяющую их пропасть. Он почти ни о чем ее не спрашивал. Она пыталась было делиться с ним своими переживаниями, но он или засыпал через пять минут, или отвлекался на телефон и больше к разговору не возвращался.