Мой личный враг
Шрифт:
Он ничего не понял из их бессвязных рассказов о том, как Александра встретила Ивана на улице, как они шли потом до Машиного дома, как колотили в дверь и как Машка — дура! — упала в обморок.
Филипп видел, что Ивану до смерти хочется остаться вдвоем со своей Машей, но он держался, принимая их истерическую радость и еще не веря, что жив и здоров и-с ними! Благодарный им за столь буйный прием, он молча улыбался и тискал Машину руку, иногда прикрывая глаза, как будто от боли…
Иван проводил их до машины, именно он. Маша, повисшая на его руке, в счет не шла.
— Мне бы с вами поговорить, — обратился Иван к Филиппу, прощаясь. Уже погруженная в машину, Александра стучала в стекло и неистово махала рукой, как будто уезжала в Антарктиду. — Я отосплюсь, немного сориентируюсь в ситуации и позвоню.
— Пожалуйста, — с удивлением сказал Филипп.
«Что он может обо мне знать? — мелькнула у него мысль. — Сегодня мы видели друг друга первый раз в жизни».
— Вы… поосторожнее, — посоветовал Иван, обнимая Машу за плечи. — Черт знает, что здесь творится. Я завтра же позвоню. А Сашка пусть дома посидит.
— Вам что-то известно? — спросил Филипп довольно холодно.
— Сегодня днем я вытащил ее из-под машины, — сказал Иван. — Вылетела, как из-под земли, и пропала. Ни номеров, ничего… Не думаю, что это случайность.
У Филиппа екнуло сердце, по позвоночнику прошел холодок.
— Да, — согласился он, — это не случайность. Вот что, Иван… Вы завтра, когда… выспитесь, позвоните мне на мобильный. Договоримся о встрече.
— Мне бы нужно кое-что выяснить, — морщась, проговорил Иван.
— Нет, — твердо сказал Филипп, — не нужно. Сначала поговорите со мной.
Тон у него странным образом изменился. Теперь он говорил так, что Иван Вешнепольский, журналист и солдат, обожженный боями и пленом, не стал ему возражать.
— Доедет? — спросил Филипп, кивая на Ладу, заводившую мотор «Хонды» на другой стороне.
— Доедет, — улыбнулся Иван. — Она часто ездит не приходя в сознание.
И они расстались до завтра.
Александра на соседнем сиденье перестала петь и сообщила Филиппу, что сегодня вернулся Иван Вешнепольский.
— Я знаю, — сказал Филипп. — Ты мне лучше ответь, как я тебя на пятый этаж потащу? Лифт-то опять не работает…
Из всех отмечавших в Потаповском переулке возвращение Ивана Вешнепольского Лада Ильина оказалась самой трезвой.
После разговора с Викой алкоголь ее не брал, да она и не слишком старалась напиться. Она была счастлива, что вернулся Иван, счастлива, что счастлива Маша. Полвечера она проревела над их внезапным сказочным воссоединением, а полвечера — над своей загубленной жизнью.
Было и еще кое-что.
Иван произвел на нее удручающее впечатление. Она знала его меньше всех, может быть, поэтому сразу увидела, как чудовищно, непоправимо он изменился. Ни Санька, ни Маня в счастливом угаре встречи не обратили на это внимания, а Лада не могла отделаться от мысли, что это совсем не тот человек, который в сентябре водил Александру в бар обедать.
Он очень похудел, как-то усох и съежился, а был
Лада смотрела на него, и у нее от жалости прерывалось дыхание. Ребенок, которого хочется утешить… А еще несколько месяцев назад трудно было даже представить, что Иван Вешнепольский способен вызывать жалость.
Едва ли он сможет теперь работать, подумала Лада. Безжалостная и беспристрастная камера сразу покажет то, что увидела Лада, — безмерную усталость, пустые глаза, вялые, раздавленные, что ли, эмоции, которые раньше били через край, так что-их приходилось сдерживать… И не будет Ивану Вешнепольскому ни снисхождения, ни пощады, и останется ему одна только смертная мука — не справился, не выстоял, не удержал себя на этой стороне, шагнул туда, откуда уже не вернуться обратно, в нормальную жизнь…
Лада кое-как приткнула «Хонду» к сугробу — все остальные места были уже давно заняты — и поплелась к подъезду. Предстояла обычная ежевечерняя эпопея поиска ключей. Происходила она обычно у подъездной двери, под лампочкой. Ругаясь и чуть не плача, Лада рылась в сумке, вытаскивала из нее что угодно, но только не ключи, злилась, совала все обратно… Иногда, придя в неистовство, вываливала все содержимое на близстоящую лавочку и копалась в нем, как собака в отбросах, так же по-собачьи рыча от злости.
Сейчас на лавочке, сгорбившись, сидел какой-то алкаш, и долго трясти перед его носом раззявленной сумкой не было никакого резона. Сразу вспомнились все пережитые страхи и ужасы, и Лада решила позвонить дежурной бабульке Раисе Никитичне, чтобы она открыла. А ключи от квартиры можно и внутри поискать. Там, по крайней мере, светло, и железная дверь защищает от мира.
Отгоняя страшные мысли, Лада быстро пробежала оставшееся до подъезда расстояние, опасаясь, что алкаш увидит ее и непременно привяжется. Добежав до двери, она нажала кнопку. Домофон переливчато и очень громко запел, и краем глаза Лада заметила, что алкаш встрепенулся и медленно поднялся с лавочки.
А Раиса Никитична, должно быть, видела седьмой сон.
Намеренно не глядя в сторону алкаша, она нащупала в сумке никогда не использовавшийся газовый баллончик — «психологическое оружие», как говаривал ее отец, и в это время алкаш хриплым замученным голосом проговорил:
— Лада…
Она стремительно обернулась, держа баллончик наготове.
— Это я, — сказал алкаш и откашлялся, как провинциальный трагик на премьере. — Не надо меня поливать из этой штуки…
— Господи боже ты мой, — пробормотала Лада, рассматривая алкаша во все глаза. — Тебя выгнали не только с работы, но и из дома? И теперь ты ночуешь на вокзалах и в люках теплотрассы? Полное и окончательное падение? Деградация личности?