Мой любимый враг
Шрифт:
– Да при чем тут твой отец? Хотя это тоже, знаешь ли, показатель… но, по большому счету, всем плевать на твоего папашу. А вот то, как ты нас за глаза обсирала…
– Что? Кого это? Когда?
Баранова взвела глаза к потолку с выражением: «Ну да, ну да, так она мне и поверила». Потом посмотрела на меня и как будто что-то процитировала:
– Эта Баранова строит из себя не пойми кого, а у самой ноги как турецкие сабли. Я б на ее месте носила бы только шаровары или макси. Или вообще убилась бы.
– Что за бред? –
– Скажешь, не твои слова?
– Конечно, не мои!
Она достала из сумки телефон, поводила пальцем по экрану, затем показала мне.
Это был скрин какой-то переписки из ВК. Правда, давней, судя по дате, но все равно я такого не писала. Никому и никогда. И ни про кого. Однако имя возле сообщения стояло моё.
Как это возможно? Ну не отшибло же у меня память! А заодно и сознание.
– Я этого не писала!
– Ну, конечно, кто-то другой от твоего имени все эти годы обсирал наш класс. Какие мы все убогие, тупые, стремные. Женька нам показала твое творчество.
– Какое творчество? – тупила я.
– Скрины твоих сообщений. Про кого и что ты писала.
– Это бред какой-то! Зеленцова просто врет!
– Да ну? И про папашу твоего тоже Зеленцова врала?
– Это тут при чем?
– При том, что ты – лживая и завистливая. Мы к тебе все нормально относились. И я тоже. А ты…
– А что я? Лена, ты – глухая? Я не писала ничего такого. Я даже не знала, что у тебя кривые ноги.
Баранова вдруг вспыхнула, резко метнулась к двери.
– Да пошла ты! Сама ты кривая! Правильно Женька сказала – сучка ты... подлая и двуличная.
Она выскочила из уборной, оставив меня переваривать услышанное.
Позже оказалось, что половина класса получила такие вот скрины. Даже Гольц. Хотя нет, ему Женька отправила не фальшивый скрин, а переслала настоящую переписку, только частичную и выдернутую из контекста.
Да, к сожалению, мои высказывания о Гольце были и правда мои. Но стародавние! Это когда он мне ещё не нравился, а Женька его расхваливала безостановочно, аж до тошноты. Ну и я в шутку иногда писала ей назло, что он… немного мямля и ничего в нем примечательного нет. Ну и потом, когда мы на пару с ней ругали его за то, что встречается с Ингой Седых… мол, гад какой. И если уж на то пошло – Женька куда больше его ругала, а я так, поддакивала. Поэтому и эта правда была не совсем правдой.
Но всё остальное – это уже совершенно точно не моих рук дело. Только все думали иначе. Полуправда о Гольце убедила всех, что я действительно такая, что всякие гадости про всех пишу, что сплетни распускаю… А из-за моей лжи про отца меня сразу записали в лгунью, и никто, вообще никто, даже слушать меня не хотел.
Я даже предлагала почитать переписки в своем телефоне, хотя там много личного, не для чужих глаз. Но эти дуры только отмахнулись:
– Угу. Ты же давно всё подчистила.
Невозможно было до них достучаться!
И как правдоподобно изображала праведный гнев Зеленцова! Я даже не догадывалась, какая она талантливая актриса. Да и мне до последнего не верилось, что она вдруг стала такой сволочью…
Я понятия не имею, как она всё это устроила. В фотошопе, наверное, поработала. Так больно было от её предательства, до слёз... но ещё хуже – вот эта несправедливость. Меня обвиняли в том, в чем я не виновата, презирали за это и ненавидели, тупо не веря ни одному моему слову. От этого меня буквально разрывало.
В беспомощном отчаянии я сорвалась на крик:
– Да пошли вы!
Хотела им крикнуть, какие они дуры и ещё много всего, но тут увидела новенького из 11 «А». Он спускался по лестнице и смотрел прямо на меня. На его взгляд я и напоролась – по-другому тут не скажешь. И сразу, как тогда с ашками, все ругательства застряли в горле. Даже хуже – сейчас мне почему-то стало неловко. Ну, не по себе то есть. Я не выдержала его взгляд и отвела глаза. Подумала только: пусть он пройдет скорее! И хоть бы он не слышал наши разборки!
Наши, слава богу, тоже заткнулись. И все, как одна, уставились на него. Даже Зеленцова, которая столько лет преданно любила своего ненаглядного Гольца.
За новеньким плелась Красовская, я боковым зрением следила. Я и голос ее узнала – это она вчера с ним ходила в библиотеку. Черт… Вспомнив тот эпизод, возле библиотеки, я еще больше смутилась.
Они прошли мимо нас, совсем рядом, и сердце как будто запрыгало – так бывает, когда очень волнуешься. Я отвернулась, но мне все равно казалось, что он смотрит на меня и это ещё сильнее нервировало. Не так, как вчера, в закутке, но тоже изрядно.
Я не выдержала напряжения – и так было хреново весь день, теперь ещё и это… не могу больше! Ну их всех к черту! Пойду домой!
Я оттолкнула Бусыгину, у которой за последние две с лишним недели, с тех пор, как Женька стала с ней сидеть и, типа, дружить, неожиданно прорезался голос. Нет, боевой она не стала, конечно же, но если раньше Бусыгина вечно жалась по углам и даже звук издать лишний раз стеснялась, то теперь стала понемногу выступать. Вот сейчас она, по указке Женьки, услужливо преградила мне дорогу.
Ой, я с ней даже разговаривать не стала, двинула локтем, чтоб не лезла, куда не надо, и припустила прочь.
***
На другой день я пришла в класс позже обычного, буквально за минуту до звонка. Потому что опять не выспалась, только на этот раз не из-за отца…
Случилось кое-что необычное… да вообще невероятное! Вчера мне написал новенький! Сам! Я, если честно, в первый миг глазам не поверила. Он ведь такой… даже слов не подберу. Весь из себя принц, в общем. На таких как я, такие как он, обычно и не смотрят. А если смотрят, то не видят. Даже Гольцу до него далеко.