Мой любимый враг
Шрифт:
Потом я попыталась взять себя в руки. Какой смысл паниковать? Только силы тратить и нервы. Меня всё равно скоро найдут, сказала я себе. Филимонова сейчас выйдет из уборной, или отец хватится… наверное.
В любом случае, уже почти одиннадцать вечера. А ресторан, насколько я помню, арендовали только до полуночи. Значит, примерно через час праздник закончится, музыку выключат и услышат мои крики.
Я уселась на одну из коробок и приготовилась ждать…
57
Этот
Вместо того, чтобы праздновать, я торчала в пыльной, вонючей клетушке. К тому же здесь было холодно, как в подвале, и я в летнем платьице вскоре начала подмерзать. Пробовала согреться – приседала, растирала руки, но чувствовала – к утру, если вдруг меня не найдут, я точно околею.
По ощущениям я просидела гораздо дольше часа. И никто не хватился, никто не сунулся в эту злосчастную каморку. Честно говоря, это убивало. Вроде как, никому ты не нужна. Исчезла – и даже никто не заметил.
Я успела уже и всплакнуть, и успокоиться. Ну, то есть перестать реветь – злость и обида, естественно, никуда не делись.
Я злилась на себя – ведь только со мной могла случиться такая пакость! Злилась, естественно, на Зеленцову, и сама себе поклялась, что эта злобная, одержимая дура за всё ответит сполна. Злилась на Филимонову – угораздило же её так набраться! Если б не она, я бы сейчас сидела себе в зале и в ус не дула. Злилась на отца, на Диму, на всех, кто там веселился, пел, плясал… хотя понимала, конечно, что они не виноваты.
От нечего делать я заглянула в коробки. Обнаружила там огромные бутыли с растительным маслом, упаковки с минералкой и соком J-7. Во всяком случае жажда мне не грозит.
Несколько раз я опять принималась долбить в дверь, но только руки себе отшибла. Почему этот чертов выпускной никак не заканчивается?!
Я снова рухнула на одну из коробок, обхватила голову руками, жалея себя и кляня судьбу. Потом привалилась головой к стене, да так и просидела… не знаю, может, минут двадцать-тридцать-сорок… А, может, и не больше десяти. Я уже совершенно потеряла счёт времени и, кажется, слегка задремала. Потому что в какой-то момент я вдруг встрепенулась, будто ото сна, и поняла – что-то изменилось. Эта мысль пришла внезапно, как укол иголкой. И тут же в груди закопошилась тревога.
Сначала я не совсем понимала, что именно не так, а потом вдруг осознала: крики, доносящиеся из залов, стали совсем другие. Это уже были не песнопения, хохот и радостные визги, а… испуганные вопли. Причем, казалось, орал не кто-то один, а чуть ли не все разноголосым хором.
Музыка вскоре замолкла, но вопли становились только громче, сильнее, пронзительнее. А вместе с этим слышались удары, грохот, шум.
Там определённо что-то происходило. Возникло ощущение, что народ вдруг чего-то очень сильно испугался и рванул прочь, круша всё на своем пути. Я тоже кричала. Орала до хрипоты, ломилась в дверь, сдирая в кровь костяшки. Но никто меня не слышал…
Я не знаю, что там происходило, из-за чего вдруг начался такой переполох, но страх и паника невидимыми волнами передались и мне.
Сердце заходилось в груди. И я сама металась в этой каморке, чувствуя, что схожу с ума. Ещё немного – и у меня разовьется клаустрофобия. Меня уже трясло. И воздуха не хватало.
Я перевернула все коробки, перетряхнула ящики и полки в надежде найти хоть что-нибудь, чем можно попытаться выломать дверь. Ничего. Тогда попробовала выбить её плечом, даже сделала коротенький разбег от дальней стены, но лишь зашибла руку. А она даже не шевельнулась, не скрипнула, не подалась ни на миллиметр.
Какого черта они понаставили себе дверей как в бункере?!
Отчаявшись, я зажмурилась и что есть мочи закричала: А-а-а-а!
Ни-че-го…
А потом я уловила странный запах. Ещё слабенький, но очень характерный – едкий и горьковатый.
Это же запах гари, догадалась я, холодея от ужаса. И тут же увидела, как в щель между дверью и полом сочится дымок. Пока слабо, но…
Я сделала последний отчаянный рывок, хотя и понимала, что всё бесполезно. Мозг работал четко и беспощадно: там, очевидно, пожар. Все в панике, спасаются бегством. И мои истошные крики теперь уже точно никто не услышит. А в такой дикой сумятице никто и не поймет, что кого-то не хватает.
А значит… значит скоро я умру? Задохнусь от угарного газа, даже если пожарные приедут быстро, что вообще-то сомнительно, ведь этот проклятый ресторан почти в часе езды от города!
Но я не хочу умирать! Я боюсь умирать! Я и не жила-то ещё толком… Господи, пожалуйста, сделай что-нибудь! Помоги! Мама, мамочка, спаси меня!
Я ревела в голос, иступлено бормоча молитвы. Но огонь, видимо, распространялся всё сильнее, потому что в холодной каморке вскоре стало душно, а от запаха гари уже ело глаза и першило в горле.
Как это всё происходит? Я просто потеряю сознание, а потом… сгорю? Это нечестно, несправедливо! Так не должно было случиться!
Я схватила бутылку с минералкой, щедро смочила носовой платок и прижала к лицу, продолжая рыдать. Понимала ведь, что это ерунда. Платок лишь немного оттянет страшный конец…
И вдруг раздался громкий стук или щелчок. Будто кто-то дернул дверь, а потом она открылась, и всю каморку моментально заволокло клубами плотного сизого дыма. Из-за этого дыма я видела лишь чей-то силуэт. Но зато голос… его голос я узнала бы из тысячи.
– Таня! – громко, страшно, с надрывом крикнул Дима Рощин.
58
Дима
Я думал, что переболело. Не умерло, нет, и не забылось, конечно, но перестало жечь. Как будто рана потихоньку затянулась корочкой.
Зимой я сходил с ума, готов был лезть на стены, раздирать на себе кожу, чтобы хоть как-то унять боль в душе. Каждый божий день думал: всё, больше так не могу… А потом, когда уже, по-моему, совсем дошёл до ручки, в какой-то момент внутри будто всё выключилось или заморозилось. Я словно впал в анабиоз: первичные функции действуют и то на автомате, а в остальном – живой труп, которому ничего не хочется, ничего не надо.