Мой мальчик
Шрифт:
– Зои, Маркус, я хочу поговорить с Элли наедине. И кстати, Маркус, с тобой мы тоже кое о чем не договорили, не правда ли?
– Да, миссис Моррисон. – На секунду Элли встретилась с ним взглядом и улыбнулась, и в эту секунду ему действительно показалось, что они – спевшаяся троица. Или треугольник, где Элли – вершина, а он и Зои – углы основания.
– Ну, идите.И они ушли.
Элли и Зои нашли его на большой перемене. Когда они вошли, он сидел за партой, ел бутерброды и слушал, как Фрэнки Болл и Джулиет Лоуренс обсуждают какого-то парня из девятого класса.
– Вот он где, посмотри!
– Ага-а-а-а! Маркус!
Практически все в классе отвлеклись от своих дел и уставились на них. Было видно, что все они подумали: «Элли и Маркус?» Даже Ники и Марк, которые уже несколько недель с ним не разговаривали и притворялись, будто не знакомы с Маркусом, оторвались от своего «Геймбоя»; Маркус надеялся, что благодаря этому один из них проиграет партию. Он чувствовал себя превосходно. Если бы сам Курт Кобейн вошел в класс в поисках Маркуса, челюсти его одноклассников не смогли бы отвалиться ниже.
– А вы на что уставились? Маркус – наш друг, правда, Маркус?
– Да, – сказал Маркус. Какими бы ни были его отношения с Зои и Элли, «да» было единственно верным ответом.
– Тогда давай, пошли. Не собираешься же ты проторчать здесь всю перемену? Пойдем к нам в класс. С этими сидеть никакого толку. Занудные уроды.
Маркус заметил, как некоторые из них покраснели, но никто не сказал ни слова. И не мог сказать, если только не хотел поссориться с Элли, а этого никто из присутствующих точно не хотел. Какой смысл? Даже миссис Моррисон не могла переспорить Элли; так какие же шансы были у Фрэнки Болл и всех остальных?
– Хорошо, – сказал Маркус. – Подожди минутку.
Он попросил их подождать, потому что просто хотел растянуть этот момент на подольше: не было никакой гарантии, что Элли и Зои еще раз снова придут за ним, а даже если и придут, то объявят на весь мир или хотя бы на ту его часть, что поглощала бутерброды в этом классе, что он их друг, а все остальные – просто занудные уроды. На это рассчитывать не приходилось. Но теперь, попросив их подождать, он не представлял, почему они, собственно, должны его ждать.
– Я… Мне захватить что-нибудь?
– Например? – спросила Зои. – Бутылку?
– Нет, может быть…
– Или презервативы? – спросила Элли. – Ты это имеешь в виду? Мы не можем заняться этим прямо здесь, в классе, Маркус, хотя мне бы этого хотелось. Слишком много народу.
Зои захохотала так сильно, что Маркус испугался, как бы ее не вырвало. Она закрыла глаза и сотрясалась в конвульсиях.
– Нет, я знаю… – Может быть, просьба подождать была с его стороны ошибкой. Он обратил мгновение своего торжества в целую вечность ужасного позора.
– Захвати себя самого, дорогой мой Маркус. Только побыстрее, хорошо?
Он чувствовал, что покраснел, и пассаж про презерватив – это уж было слишком. Но он все же смог дойти от своей парты до Элли и Зои на глазах у всего класса, а когда подошел к ним, Элли его поцеловала. Конечно, она над ним потешается, но это не имеет значения; в его классе было немного тех, кого Элли удостоила бы плевком, и еще меньше тех, кто мог рассчитывать на поцелуй. «Дурной славы не бывает», – как-то раз сказал его отец, очень давно, когда Маркус спросил его, почему какой-то актер позволил Ноэлю Эдмондсу [42] вылить себе на голову какую-то гадость, и теперь он понял, что это означало. Элли как бы тоже вылила ему что-то на голову, но это и вправду того стоило.
Класс Элли был этажом выше, и по пути туда они встретили немало удивленных лиц, на всех было написано: «Черт возьми, неужели это Маркус с Элли?» Один из учителей даже остановился, чтобы спросить, все ли у него в порядке, как будто все находящиеся рядом с Элли или похищены ею, или подвергаются промывке мозгов.
– Мы решили его усыновить, сэр, – сказала Элли.
– Я не тебя спрашиваю, Элли. Я с ним разговариваю.
– Они решили меня усыновить, сэр, – подтвердил Маркус. Он не пытался шутить, а просто подумал, что было бы разумно повторить слова Элли, но все равно это вызвало всеобщий смех.
– Ты и мечтать не мог бы о более ответственных родителях, – произнес учитель.
– Ха-ха, – ответил Маркус, хоть и не был уверен, что на сей раз это стоило говорить.
– Мы воспринимаем это как комплимент, – вступила Элли. – Спасибо. Мы присмотрим за ним. Доставим его домой к двенадцати и так далее.
– Уж постарайтесь, – попросил учитель, – только желательно живым и здоровым.
Элли заставила Маркуса остаться за дверью класса, пока объявляла его выход. Он слышал, как она кричит:
– Все, внимание! Хочу представить вам Маркуса. Единственного поклонника Курта Кобейна в этой дерьмовой школе. Входи, Маркус.
Он вошел в класс. Народу в нем было немного, но все присутствующие засмеялись, увидев его.
– Я не говорил, что я поклонник «Нирваны», – возразил он. – Я сказал, что у них хороший ритм и что обложка их альбома что-то означает.Все снова засмеялись. Элли и Зои гордо стояли рядом с ним, как будто он только что проделал фокус, о котором они всем рассказывали, а им никто не верил. И он действительно чувствовал себя так, будто его усыновили.
Глава 22
Уилл пытался не думать о Рождестве, но по мере его приближения постепенно решил отказаться от первоначального плана посмотреть пару сотен видеофильмов и выкурить пару тысяч косяков – выходило как-то непразднично. Даже зная, что любые празднества всегда сопровождаются непременным исполнением проклятой песни, Уилл не хотел полностью от них отказываться. Он подумал, что, проводя Рождество тем или иным образом, ты как бы демонстрируешь всему миру, насколько хорошо в нем устроился, насколько глубоки корни, которые ты успел пустить в этой жизни; поэтому три праздничных дня, проведенные в отключке наедине с собой, могут сказать о тебе нечто такое, чего бы тебе совсем не хотелось услышать.