Мой мальчик
Шрифт:
– А, ясно, – сказала она, – но вы продолжаете общаться?
Он, конечно, мог бы наплести что-нибудь о том, почему продолжал общаться с Робертом, сочинить историю, которая показала бы его в более выгодном свете, придала образу объемность.
– Ну да. Сам не знаю почему.
Так, значит, никакой истории. Ну да ладно. Ведь он и вправду не представлял, почему они продолжали общаться. У них были неплохие отношения, но Роберт поддерживал хорошие отношения почти со всеми из их старой компании, и Уиллу было не до конца ясно, почему он единственный из всех пережил испытание сменой профессиональных интересов. Может – хоть от этой идеи и попахивало сумасшествием, он тем не менее полагал, что в ней есть рациональное зерно, – может, он был тем самым раздолбаем, который, свидетельствуя, что у Роберта все еще есть друзья из «дотелевизионной» жизни, в то же время был достаточно презентабелен, чтобы своим видом не отпугивать окружающих.
Вот он и потерял Рейчел, по крайней мере на данный момент. Она говорила с кем-то, сидящим по другую сторону от нее. Чем он мог снова привлечь внимание Рейчел? Должны же у него быть какие-нибудь способности, которые, если их раздуть или преувеличить… Может, он умеет готовить? Умеет немножко, да кто же этого не умеет? Может, пишет роман и на минутку просто забыл об этом? А к чему у него были способности, когда он учился в школе? К правописанию? «Слушай, Рейчел, а ты знаешь, сколько „н“ пишется в слове „обдолбанный“?» Да она и так наверняка знает. Безнадежно.
Он понял, что самое интересное в его жизни – Маркус. В этом смысле он отличается от других. «Прости, что встреваю в разговор, Рейчел, но у меня сложились странные отношения с одним двенадцатилетним мальчиком. Тебе это интересно?» Конечно, тема требовала доработки, но он явно шел в правильном направлении. Надо просто подумать над формой. И Уилл решил ввернуть что-нибудь про Маркуса, как только представится возможность.
Рейчел заметила, что он ни с кем не разговаривает, и развернулась так, чтобы он смог поучаствовать в разговоре на тему: «Все новое – хорошо забытое старое» – в данном случае это касалось современной поп-музыки. Рейчел сказала, что для нее «Нирвана» звучит в точности так же, как «Лед зеппелин» [49] .
– Один мой знакомый мальчик убил бы вас за такие слова, – вступил в беседу Уилл.
Конечно же, он слукавил. Пару недель назад Маркус был уверен, что солист группы «Нирвана» играет за «Манчестер юнайтед», так что он, вероятнее всего, еще не дошел до той степени фанатизма, чтобы кидаться на всякого, кто осмелится обвинить эту группу в неоригинальности.
– Если уж на то пошло, я тоже знаю одного такого, – сказала Рейчел, – может быть, им стоит встретиться? Как зовут вашего?
Вообще-то, он не совсем мой, подумал Уилл.
– Маркус, – ответил он.
– А моего Али. Алистер.
– Ясно.
– А Маркус тоже без ума от скейтбордов, рэпа, мультиков про Симпсонов и тому подобного?
Уилл закатил глаза и нежно усмехнулся, поставив этим точку в искаженном представлении действительности. Но то, что разговор повернулся именно так, было не на его совести. Он ни разу не солгал за эти полторы минуты. Ну, допустим, он сильно преувеличивал, заявив, что Маркус убил бы ее. Ну, допустим, закатывание глаз и нежные усмешки предполагают отеческое снисхождение. Но он же не сказал, что Маркус – его сын! Это на сто процентов было ее интерпретацией. Ну, процентов на пятьдесят уж точно. Но здесь и речи не могло идти о повторении истории с его вступлением в ассоциацию «ОРДА», когда он врал сквозь зубы весь вечер.
– А мама Маркуса тоже здесь?
– Хм… – Уилл оглядел обеденный стол, будто бы желая убедиться в этом еще раз. – Нет.
И это не ложь! Не ложь! Мамы Маркуса здесь действительно нет.
– Вы что, не празднуете Новый год вместе? – Рейчел прищурила глаза и пристально на него посмотрела, как бы намекая, что это наводящий вопрос.
– Нет. Мы, э-э, мы не живем вместе. – Вот теперь он точно встал на путь правды. В любом случае он отказался от лжи и перешел на стезю некоторой недоговоренности, ведь он не только не живет с Фионой сейчас, но и никогда не жил с ней раньше и не собирается делать этого в будущем.
– Мне жаль.
– Пустяки. А как насчет папы Али?
– За этим столом его тоже нет. Как и в этом городе. И в стране. Он просто дает мне свой номер телефона каждый раз, когда переезжает.
– Ясно.
Уиллу удалось добиться как минимум сцепления с поверхностью. До того как разыграть карту Маркуса, он соскальзывал всякий раз, даже не начав восхождения. А теперь ему казалось, что восходит он уже скорее на гору, чем на ледник. Он представил, что стоит у подножия отвесной скалы, смотрит вверх и ищет, за что бы уцепиться.
– Так где же он сейчас живет?
– В Штатах. В Калифорнии. По мне, так уж лучше бы он жил в Австралии, но ничего не поделаешь. По крайней мере, он на Западном побережье.
Уилл подумал, что слышал уже как минимум с десяток вариантов таких разговоров, но в этом было его преимущество: он знал, по каким законам они развиваются, и их разговор действительно развивался неплохо. Может быть, он не сделал ничего стоящего за последние полтора десятка лет, но уж точно научился сочувственно хмыкать, когда женщина рассказывала ему о том, как ужасно к ней относился ее бывший муж. Уж хмыкать-то он умел. И это хмыканье срабатывало. Ведь нельзя, думал он, навредить тем, что внимательно слушаешь чьи-то душевные излияния. По меркам «Одиноких родителей» история Рейчел была вполне заурядной. Выяснилось, что она не любила своего мужа скорее за то, кем он был, чем за то, как он с ней поступил.
– Так какого же черта ты родила от него ребенка? – Уилл был пьян. Расслабился в честь Нового года. И чувствовал себя свободно.
Она засмеялась:
– Хороший вопрос, на который нет ответа. Порой мнение о людях меняется. А как зовут маму Маркуса?
– Фиона. – Это было чистой правдой.
– А ты изменил свое мнение о ней?
– Да нет.
– Так что же произошло?
– Не знаю. – Он пожал плечами и достаточно убедительно изобразил человека, абсолютно подавленного и сбитого с толку. Эти слова и жесты были выражением его отчаяния, но по иронии судьбы они стали шагом к их сближению.
Рейчел улыбнулась, взяла в руки нож, который лежал без дела, и стала его рассматривать.
– В конце концов, ответ «не знаю» – самый честный из всех. Потому что я тоже не знаю, и была бы нечестна, если бы стала делать вид, что это не так.
В полночь они нашли друг друга в толпе и поцеловались, поцелуй пришелся куда-то между щекой и губами – жест неловкий и двусмысленный, но, надо надеяться, символичный. В половине первого, перед тем как Рейчел ушла, они договорились, что их мальчики должны встретиться, чтобы похвастаться друг перед другом скейтбордами, бейсболками и новогодними выпусками комиксов про Симпсонов.