Мой мальчик
Шрифт:
– Он мой друг, – сказал Маркус. – Я его пригласил, и только я могу ему сказать, когда идти домой.
– Не уверен, что в этом заключается суть гостеприимства, – не согласился Уилл.
– И я не хочу, чтобы он сейчас уходил, – продолжил Маркус. – Это несправедливо. Почему мама Линдси до сих пор здесь сидит, хоть ее никто не приглашал, а единственный человек, которого пригласил я, уходит, потому что все к нему так ужасно относятся?
– Во-первых, – сказала Фиона, – маму Линдси пригласила я, а это и мой дом. И никто к Уиллу ужасно не относится. А Сьюзи просто на него сердита, и у нее есть на то основания, и она ему все высказала.
Маркусу показалось,
– Да он всего лишь выдумал себе ребенка на пару недель. Господи! Это ж ерунда. Ну и что? Какая разница? Да ребята в школе вытворяют штуки похуже каждый день.
– Дело в том, Маркус, что Уилл давно вышел из школьного возраста. Он уже слишком большой, чтобы вот так просто выдумывать людей.
– Да, но потом он стал вести себя гораздо лучше.
– Теперь я могу идти? – спросил Уилл, но никто не обратил на него внимания.
– А что такое? Что он еще наделал? – спросила Сьюзи.
– Он ведь не хотел, чтобы я каждый день ходил к нему домой. Я сам приходил. А еще он купил мне кроссовки, и, по крайней мере, он меня слушает, когда я говорю, что у меня проблемы в школе. А ты мне постоянно твердишь, что я просто должен к этому привыкнуть. И он знает, кто такой Кёрк О’Бэйн.
– Курт Кобейн, – поправил Уилл.
– И можно подумать, вы все никогда не совершаете ошибок, – не унимался Маркус. – Я имею в виду, что… – Тут Маркусу следовало быть поосторожнее. Он знал, что ему не стоит распространяться о больнице, да и вообще не стоит о ней упоминать. – В смысле, как получилось так, что я вообще с ним познакомился?
– Это случилось, когда ты швырнул в утку огромным куском батона и прикончил ее, – напомнил Уилл.
Маркус поверить не мог, что Уилл заговорил об этом. Предполагалось, что речь пойдет о том, что все вокруг совершают ошибки, а не о том, что он убил утку. Но тут Фиона и Сьюзи засмеялись, и Маркус понял, что Уилл знает, что делает.
– Это что, правда, Маркус? – спросил его папа.
– Она была какая-то больная, – объяснил он, – мне кажется, она бы и так сдохла.
Сьюзи и Фиона засмеялись еще сильнее. Публика на диване была ошеломлена. Уилл снова сел.
Глава 24
Под Новый год Уилл влюбился, и это чувство застало его врасплох. Ее звали Рейчел, она иллюстрировала детские книжки и была немного похожа на Лору Ниро [48] с обложки диска «Для этого нужно чудо» – чувственная, очаровательная, умная, с копной непослушных темных кудрей и богемной внешностью.
Уиллу никогда не хотелось влюбиться. Когда влюблялись его друзья, ему это представлялось особенно неприятным, так как это обычно сопровождалось потерей сна и веса, горем, если не было взаимности, и счастьем на грани помешательства, когда взаимность была. Люди теряли контроль и были не в состоянии защитить самих себя, им становилось тесно в своем жизненном пространстве, для полного счастья не хватало одной только новой куртки, пакетика травки или комедии по телевизору.
Конечно, многие сочли бы за счастье занять место рядом с идеальным спутником жизни, созданным специально для них умным компьютером, но Уилл был реалистом и поэтому сразу понял, что встреча с Рейчел – повод для паники. Он почти не сомневался, что эта встреча сулит ему только горе, а думал он так в основном потому, что не видел в себе ничего, что могло бы ее заинтересовать.
Если
Напряженно копаясь в памяти в поисках тех крупиц, которые могли бы показаться стоящими минуты ее благосклонного внимания, он понял, что его проблема состоит в том, что он довольно симпатичен и неплохо говорит. У людей складывалось ложное впечатление. Его пускали на вечеринки, куда путь ему должны были бы преградить свирепые вышибалы в татуировках и с толстыми шеями. Может, он, конечно, симпатичный и неплохо говорит, но это лишь злая шутка природы, обстоятельств и образования; по своей сути он был косноязычным уродом. Возможно, ему нужно сделать пластическую операцию, чтобы черты его лица стали менее правильными, а глаза – близко посаженными или широко расставленными. Или ему нужно страшно потолстеть, отрастить еще пару подбородков, стать жирным и вечно потеть. И конечно, начать кряхтеть, как огромная обезьяна.
Все дело в том, что, когда эта Рейчел села рядом с ним за обедом, первые пять минут, пока она его не раскусила, он был ей интересен, и в эти пять минут он понял, какой могла бы стать его жизнь, будь он и вправду хоть чем-то интересен. Уж лучше бы не было этих пяти минут, думал он. Что они ему дали? Все равно переспать с Рейчел у него не получится. Не получится пойти с ней в ресторан, или оценить обстановку ее гостиной, или понять, как роман ее отца с лучшей подругой матери повлиял на ее взгляды относительно материнства. Он ненавидел надежду, блеснувшую перед ним в эти пять минут. В конце концов, думал он, ему было бы гораздо легче, если бы, посмотрев на него, она отвернулась, едва сдерживая позыв к рвоте, и больше не взглянула бы в его сторону ни разу весь остаток вечера.
Ему не хватало Неда. Нед давал ему нечто такое, что оказалось бы очень кстати в такой вечер. Но – бедный малыш! – Уилл не собирался воскрешать его к жизни. Да упокоится он с миром.
– Откуда ты знаешь Роберта? – спросила его Рейчел.
– Да просто…
Роберт продюсировал телепередачи. Он тусовался с актерами, писателями и режиссерами. Его знакомые были воротилами шоу-бизнеса и по определению роскошно выглядели. Уилл хотел бы сказать, что он написал музыку к последнему фильму Роберта, или помог ему пробиться, или что они встретились за обедом, на котором обсуждалась чудовищная политика правительства в области искусства. Он хотел бы сказать нечто подобное, но не мог.
– Просто… просто много лет назад я покупал у него травку.
К несчастью, это было правдой. До того как стать телепродюсером, Роберт приторговывал наркотиками. Он был не из тех, кто ходит с бейсбольной битой и питбулем на цепи, просто он покупал немного больше, чтобы продать своим друзьям, в число которых тогда входил и Уилл, потому что встречался со знакомой Роберта… Не важно, почему он тусовался с Робертом в середине восьмидесятых. Важно, что в этой комнате он единственный человек, который не был никаким воротилой, и теперь Рейчел это знала.