Мой мальчик
Шрифт:
– В чем тут шутка? – спросила Линдси.
– Да так, – поспешил сказать Уилл, и выглядело это, честно говоря, довольно странно.
– Уилл выдумал себе ребенка, чтобы вступить в общество родителей-одиночек, – пояснил Маркус.
– А, вот оно что, – сказала Линдси.
Видевшие его впервые Линдси, ее мама и Клайв посмотрели на него с некоторым любопытством, но он не стал распространяться на эту тему. Он им просто улыбнулся, как будто это было естественной реакцией в подобных обстоятельствах. Тем не менее ему бы не хотелось пояснять, в чем эти обстоятельства состояли.
Обмен подарками не занял много времени, и, за исключением единственного подарка, все они представляли собой обычную ерунду, но, учитывая сложную паутину взаимоотношений между присутствующими, это настораживало. Шоколадный пенис – это, конечно, хорошо, подумал Уилл (вообще-то, он так не считал, но пытался проявлять терпимость – пусть каждый живет как хочет), но уместно ли дарить шоколадный пенис одинокой и лишенной секса бывшей подружке твоего нынешнего друга? Вряд ли, потому что в этом есть что-то бестактное, – не лучше ли по такому случаю вообще оставить всю эту тему с пенисами в покое? – и к тому же Фиона не показалась Уиллу любительницей шоколадных пенисов, но она все равно посмеялась.
По мере того как гора разорванной оберточной бумаги росла, Уилл понял, что практически любая вещь, подаренная в подобных обстоятельствах, может быть воспринята как бестактность или как подарок со скрытым смыслом. Фиона подарила Линдси шелковое белье, будто желая сказать: «Да меня совершенно не волнует, что вы там, ребята, делаете по ночам», а Клайву – новую книгу, озаглавленную «Неизвестная история», словно выражая этим нечто совершенно противоположное. Клайв подарил ей кассету Ника Дрейка [43] , и, хоть он по-прежнему ничего не знал о том, что произошло с Фионой, Уиллу показалось несколько странным его решение вручить альбом суицидально-депрессивной музыки человеку, потенциально склонному к суицидальной депрессии.
То, что Клайв подарил Маркусу, было само по себе лишено скрытого смысла: компьютерные игры, свитера, бейсболка, кассета с песнями «Мистера Блобби» [44] . Но особым смыслом они наполнились в контрасте с той безрадостной кучкой подарков, что Фиона вручила Маркусу еще утром: свитер, который не прибавит ему репутации в школе (мешковатый, мохнатый, хипповый), пара книжек и ноты для фортепиано – небольшой унылый материнский намек на то, что Маркус, оказывается, недавно бросил заниматься музыкой. Маркус продемонстрировал ему эту жалкую кучку с такой гордостью и воодушевлением, что сердце Уилла чуть не разорвалось: «И вот этот замечательный свитер, и эти книги – похоже, очень интересные, – и ноты, потому что когда-нибудь, когда я… когда у меня будет побольше времени, я обязательно опять буду играть…» Уилл никогда прежде не мог по достоинству оценить то, что Маркус был просто хорошим ребенком: до сих пор он замечал лишь его эксцентричную назойливую сущность, видимо, потому, что с других сторон он не слишком себя проявлял. Но ведь он действительно хороший, теперь Уилл это понял. Не в смысле послушания и непритязательности, а скорее в смысле мировосприятия: глядя на кучу дурацких подарков, он видел, что их заботливо выбирали и подарили с любовью, и одного этого ему достаточно. Дело даже не в том, что Маркус склонен был считать пресловутый стакан из афоризма «наполовину полным» – «стакан», каким его видел Маркус, почти переливался через край, а сам он был бы удивлен и озадачен, узнав, что некоторые дети швырнули бы ноты и мохнатый свитер обратно в лицо своим родителям и потребовали бы в подарок «Нинтендо» [45] .
Уилл знал, что сам не способен на такое благородство. Никогда, глядя на мохнатый свитер, он не смог бы понять, почему именно такой свитер ему нужен и почему он должен носить его дни и ночи напролет не снимая. Взглянув на такой, он решил бы, что человек, подаривший его, – просто ненормальный. Уилл всегда так реагировал: глядя на двадцатипятилетнего парня на роликовых коньках, скользящего по Аппер-стрит в модных обтекаемых очках, он думал одно из трех – первое: «Вот урод!»; второе: «Да кем ты, мать твою, себя возомнил?»; или третье: «Тебе сколько лет? Четырнадцать?»В Англии все такие, считал Уилл. Никто при взгляде на роллера в обтекаемых очках не подумает: «Да, здорово парень выглядит» или «Ого, классный способ размяться». Все просто думают: «Во придурок!» Маркус бы так никогда не подумал. Маркус или не заметил бы его, или стоял бы, открыв рот от удивления и восхищения. И не потому, что так отреагировал бы любой ребенок, – на своей собственной шкуре Маркусу пришлось испытать, что все его одноклассники принадлежали к партии «Во придурок!»; просто так отреагировал бы любой Маркус, сын Фионы. Через двадцать лет он будет петь с закрытыми глазами и, наверное, глотать пузырьками таблетки, но, по крайней мере, он умеет быть благодарным за рождественские подарки. Не слишком большое утешение за годы предстоящих страданий.
Глава 23
Хорошо иметь маму и папу, которые не решают все сообща, думал Маркус; благодаря этому на Рождество можно получить самое лучшее из того, что может предложить каждый из них. Тебе, конечно, дарят свитера и ноты, которые положено получать в подарок, но зато еще и всякую интересную всячину типа компьютерных игр и тому подобного. А если бы его мама и папа по-прежнему были вместе, то на что было бы похоже Рождество, проведенное только втроем? Наверное, было бы довольно скучно. А так все происходящее больше походило на вечеринку – с Уиллом, Линдси и… вообще-то, если честно, мама Линдси ему не мешала, и, кроме того, она помогала заполнять пространство.
После вручения подарков состоялся обед, на который подали круглую штуку с дыркой посередине, похожую на большую пышку, только из сдобного теста, с вкусным сливочно-грибным соусом в середине; еще был рождественский пудинг с запеченными в него пятипенсовыми монетами (в куске Маркуса оказалось аж две). Потом они повзрывали хлопушки и надели карнавальные шляпы – все, кроме Уилла, который снял свою почти сразу. Сказал, что от нее у него чешется голова.
Потом они посмотрели по телевизору обращение королевы – никто, кроме мамы Линдси, смотреть не хотел, но, как Маркус уже успел убедиться, пожилым людям обычно позволяется делать все, что они захотят. После этого Клайв решил скрутить косяк, и тут разразился небольшой скандал. Линдси разозлилась на Клайва за то, что он делает это в присутствии ее мамы, которая, собственно, и понятия не имела, что происходит, пока все вокруг не стали об этом кричать, а Фиона разозлилась на Клайва за то, что тот делал это в присутствии Маркуса, который уже миллион раз видел, как он крутит косяки.
– Да он сто раз видел, как я это делаю, – напомнил Клайв. Но, как оказалось, говорить этого не стоило, так что Маркус был рад, что промолчал.
– Уж лучше бы ты не говорил, – сказала Фиона. – Меня это не слишком обрадовало.
– Ты что, думала, я бросил курить травку в тот день, когда мы расстались? С какой стати?
– Тогда Маркус был еще маленький. И ты всегда курил только после того, как он ложился спать.
– Мам, но я никогда не курил. Папа бы мне не разрешил.
– А, ну тогда другое дело. Если сам ты эту дрянь не куришь, тогда я ничего не имею против того, чтобы твой папа потворствовал своей наркотической зависимости в твоем присутствии.
– Ха-ха, – сказал Маркус. Все в комнате посмотрели на него, а потом продолжили скандалить.
– Ну, я бы не стал называть пару затяжек травкой наркотической зависимостью.
– А я бы стала, потому и назвала.
– Может быть, поговорим об этом в другой раз? – попросила Линдси. Ее мама пока еще ничего не сказала, но явно заинтересовалась происходящим.
– Почему это? Потому что здесь твоя мама? – Маркус никогда прежде не видел, чтобы Фиона злилась на Линдси, но сейчас она была явно зла. – К сожалению, всякий раз, когда я хочу поговорить с папой Маркуса, при этом присутствует твоя мама по причинам, о которых я могу только догадываться. Так что тебе, черт возьми, придется потерпеть.
– Слушай, я спрячу травку, хорошо? И мы все успокоимся, посмотрим «Международный приз» [46] и забудем обо всем.
– Будут показывать не «Международный приз», а «Индиана Джонс и Храм Судьбы» [47] , – поправил Маркус.
– Маркус, это не имеет значения.
Маркус ничего не сказал, но внутренне был не согласен: конечно, это не самое важное, но уж точно имеет значение.
– Я знаю, что он наркоман, – внезапно высказалась мама Линдси. – Я же не идиотка.
– Я не… наркоман, – возразил Клайв.