Мой мальчик

Хорнби Ник

– В любом случае, – продолжал он деловым тоном, словно хотел покончить с разговором побыстрее, – главное – эта женщина думает, что ты – мой сын.

– Так скажи ей, что это не так.

– Не могу.

– Почему?

– Маркус, сколько можно возвращаться к одному и тому же? Почему ты просто не можешь принять ситуацию такой, как есть?

– Если хочешь, я сам ей скажу. Я могу.

– Спасибо тебе большое, Маркус, но это не поможет.

– Почему?

– О, ради бога! Потому что у нее редкое заболевание, и если ей скажут неправду и она в нее поверит, а через какое-то время узнает правду, то у нее закипят в голове мозги и она умрет.

– Сколько, ты думаешь, мне лет? Черт! Из-за тебя меня только что убили.

Уилл начал понимать, что, вопреки его собственному мнению, врун из него неважный. Он, конечно, врал со вкусом, но энтузиазм отнюдь не гарантировал успеха, и уже в который раз он оказывался в ситуации, когда после нескольких минут, дней или недель невольного вранья ему приходилось произносить унизительную правду. Хорошим врунам этого делать не приходится. Хороший врун давно бы убедил Маркуса, что существует тысяча причин для того, чтобы притвориться его сыном, но в голову Уиллу пришла всего одна.

– Послушай, Маркус. Мне очень нравится эта женщина, и, чтобы заинтересовать ее, я не мог придумать ничего лучшего, чем позволить ей поверить в то, что ты мой сын. Вот так. Мне очень жаль. И мне жаль, что я сразу тебе в этом не признался.

Маркус уставился в экран игрового автомата – он только что был взорван гибридом Робокопа и Годзиллы – и сделал большой глоток из банки с колой.

– Ничего не понимаю, – сказал он и демонстративно рыгнул.

– Да ладно тебе, Маркус. Хватит.

– Что значит, она тебе очень нравится? Чем она тебе так нравится?

– Ну… – Уилл застонал от отчаяния. – Маркус, позволь мне сохранить хоть капельку достоинства. Это все, о чем я прошу. Хоть немного, хоть самую малость.

Маркус посмотрел на него так, как будто Уилл внезапно заговорил с ним по-китайски.

– А какое отношение твое «собственное достоинство» имеет к тому, что она тебе нравится?

– Хорошо. Черт с ним, с достоинством. Я его недостоин. Она мне нравится, Маркус. Я хочу с ней встречаться. Хочу, чтобы она стала моей подружкой.

Наконец Маркус отвел глаза от экрана, и Уилл заметил в них довольное и зачарованное выражение.

– Правда?

– Да, правда. – Правда, правда. Он почти ни о чем другом не думал с самого Нового года – конечно, у него было немного пищи для размышлений, кроме слова «Рейчел», смутного воспоминания о море темных вьющихся волос и массы глупых фантазий, в которых фигурировали семейные пикники, дети, сентиментально преданные тещи и огромные гостиничные кровати. И теперь он испытывал большое облегчение оттого, что сможет ее кому-то показать, пусть даже увидит ее только Маркус, и пусть даже слова, которыми он описал свое к ней отношение, не вполне соответствовали реальности. Он хотел, чтобы Рейчел была его женой, любовницей, центром мироздания; понятие «подружка» предполагало, что они будут встречаться время от времени, что она будет вести своего рода независимое существование вдали от него, а он хотел совсем другого.

– А как ты это понял?

– Как я это понял?

– Да. Как ты понял, что хочешь, чтобы она стала твоей подружкой?

– Не знаю. Просто нутром почувствовал. – Именно нутром он это и почувствовал. Не сердцем, не головой, даже физическое влечение тут было ни при чем; почувствовал именно нутром, которое тотчас сжалось и не могло переварить ничего более питательного, чем сигаретный дым. Если и дальше питаться одними сигаретами, так и исхудать недолго.

– Ты ее видел только однажды? На Новый год?

– Ага.

– И этого было достаточно? Ты понял, что хочешь, чтобы она стала твоей подружкой, прямо тогда? Можно мне еще пятьдесят пенсов?

Уилл рассеянно дал ему один фунт. В тот вечер с ним и вправду что-то произошло, но последней каплей, переполнившей чашу и повергшей его в состояние полной эйфории, была фраза Роберта, которому Уилл позвонил несколько дней спустя, чтобы поблагодарить за вечеринку. «Ты понравился Рейчел», – сказал Роберт, и, хоть это не гарантировало им счастливого будущего, Уилл был на вершине блаженства. Взаимность довольно сильно стимулирует воображение.

– Значит, по-твоему, не важно, сколько времени ты знаешь девушку?

– Ну, я не эксперт в этой области. – Уилл рассмеялся над фразой Маркуса и над его хмурым видом, который одновременно и соответствовал и противоречил сказанному: всякий, кто может с таким профессиональным видом рассуждать о премудростях ухаживаний, – наверняка малолетний «профессор любовных наук».

– Но я, в первый раз встретив Элли, не понял, что хочу, чтобы она стала моей подружкой. Это случилось позднее.

– Видимо, это признак зрелости.

То, что Маркус всерьез увлекся Элли, было для Уилла новостью, и он внезапно понял, к чему этот разговор клонился с самого начала.

– Ты хочешь, чтобы Элли стала твоей подружкой?

– Ну да. Конечно.

– Не просто другом?

– Ну… – Маркус вставил фунтовую монету в автомат и нажал на кнопку «Один игрок». – Я как раз собирался спросить тебя об этом. В чем тут, на твой взгляд, принципиальные различия?

– Ты смешной, Маркус.

– Я знаю. Мне часто об этом говорят. Но мне все равно. Просто ответь мне на вопрос.

– Хорошо. Ты хочешь к ней прикасаться? Это первое отличие.

Маркус продолжал взрывать монстров на экране и, похоже, не обращал внимания на умствования Уилла.

– Ну?

– Не знаю. Я подумаю. Продолжай.

– Это все.

– Все? Что, всего одно отличие?

– Да. Маркус, я надеюсь, ты слышал о сексе? Вообще-то, это важно.

– Знаю, не дурак. Но не верится, что больше нет никакой разницы. О, черт. – Маркуса убили в очередной раз. – Потому что я не знаю, хочется мне прикасаться к Элли или нет. Но я все равно хочу, чтобы она была моей подружкой.