Мой механический роман
Шрифт:
Мать Бел исчезает на кухне, и Бел панически смотрит на меня.
— Мне так жаль, — говорит она. — Я понятия не имею, что здесь делает Люк, он здесь даже не живет…
— Наверное, наш отец его не кормит, — усмехается Гейб, сидя на диване. — …и ладно, ну, эм. В любом случае, тебе не обязательно с…
— Тео, тебе нравится люмпия? — спрашивает мама Бела, снова материализуясь в дверях.
— Эм, да? Говорю я, слегка растерянно, но в хорошем смысле. Я не совсем понимаю, что такое люмпия, но думаю, что это маленькие филиппинские яичные
— Хорошо, я приготовлю, — говорит мама Бел, и я паникую.
— Ой, нет, подождите, вам не надо…
— Уже слишком поздно, — стонет Бел. — Теперь ты живешь здесь.
— Я действительно не хочу вас беспокоить, миссис, э-э…
— Ох, да, не надо, — шепчет мне Бел, хватая меня за руку и вытаскивая из гостиной в коридор. — И не волнуйся, ей осталось их только поджарить.
Как удачно, из кухни до меня доносится запах чесночной зажарки. Я знаю, что мне должно быть жаль, что я причиняю неудобства маме Бел, но когда дома готовят, пахнет намного лучше.
— Тебе просто придется есть все, что она поставит перед тобой, — вздыхает Бел, ведя меня через дверь слева, которая, как я понимаю, ведёт в ее спальню.
— Филиппинские мамы.
Она включает свет, и я останавливаюсь в дверном проеме, осматривая окрестности. Не знаю, чего я ожидал, но это больше, чем я могу вместить сразу.
Я имею в виду, что есть обычные вещи (стол, кровать, комод, окно), но есть и много необычных, например, бумажные фонарики, подвешенные к стене в углу. Пока Бел спешит закинуть грязную одежду под кровать, я обращаю внимание на ее стены, рассматриваю репродукцию, которую видел раньше, и стараюсь не смотреть на фотографии, которых у меня нет.
— Все в порядке. Еврейские мамочки такие же, — уверяю я ее, не говоря уже о том, как у меня уже урчит в животе. (Джелато может зайти так далеко.) — И поверь мне, мексиканские бабушки тоже, — добавляю я, поворачиваясь к ней лицом.
— Ты еврей? — удивляется она. Она выглядит немного запыхавшейся после поспешной попытки навести порядок в комнате.
— Я имею в виду, моя мама, я…
— Ой, — говорит Люк, старший брат Бел, врываясь в ее комнату.
— Мама хочет знать, ест ли он мясо, — говорит он, когда я поворачиваюсь лицом к двери.
— Он здесь, — говорит Бел, указывая на меня. — Ты можешь спросить его сам.
Люк бросает на меня скептический взгляд.
— Ты увлекаешься парусным спортом? — Эм, нет, — говорю я.
— Так топсайдеры ты надел просто так?
— Боже — фыркает Бел, выглядя обиженным, хотя мне кажется, что это довольно забавно.
— Люк, можешь отдохнуть, он здесь просто чтобы забрать кое-что для робототехники.
— О, ты уже рассказала об этом маме? — спрашивает Люк.
— Подожди, она не знает? Я прерываю ее, поворачиваясь к Бел, и она вздрагивает.
— Я просто… мне не нужно чтобы люди вмешивались в мои дела, ясно? — Включая тебя, Люк, — рычит она, проносясь мимо
— Никаких закрытых дверей, — предупреждает он, тыча в меня пальцем и отходя назад.
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Бел, которая бросается на кровать и накрывает лицо подушкой.
— Я ругаюсь — она выдыхает приглушенным голосом, — я ничего из этого не планировала. — Совершенно очевидно, что никто в здравом уме не будет делать ничего подобного намеренно.
— Все в порядке, чувак, — уверяю ее я, пользуясь случаем, чтобы осмотреть ее комнату с таким любопытством, как мне хотелось бы. — Это круто, — говорю я, приседая, чтобы поближе рассмотреть ее стол. — Это старая швейная машинка?
Она откидывает подушку и смотрит на меня.
— Да, — говорит она неуверенно, как будто не уверена, что я об этом думаю.
— Это потрясающе. — Я подхожу к ее комоду с полуулыбкой. Все ручки разные; она, должно быть, заменила их все по отдельности. — Мне нравится вот эта, — говорю я, прикасаясь пальцем к латунной ручке ящика с изображением птицы.
— Мне тоже. — Ее голос тихий. — Это моя любимая.
На комоде находится ее коллекция украшений. Ее ожерелья, некоторые из которых знакомы, нанизаны на ветки проволочного дерева. — Ты тоже это сделала?
— Ага.
— Это все просто… для развлечения или…?
— Да, я часто это делаю. — Я не повернулся, чтобы посмотреть на нее, но ее голос неразборчив. — Наверное, я немного суетлива. Мне нравится держать руки занятыми.
Я знаю, что она такая. Я видел, как она что-то строит и рисует. И ерзает.
— Для меня это имеет смысл.
Ее полки — это прозрачные полки, встроенные в стену, поэтому кажется, будто книги парят в воздухе. Здесь во всем есть частички ее, вплоть до обложек ее книг. Я могу сказать, что некоторые из них она оформила сама. Я раньше видел ее эскизы, поэтому узнаю ее работы.
— Это так странно, — говорит она. — Как будто ты смотришь прямо на меня.
Я поворачиваюсь через плечо и вижу, что она наблюдает за мной, слегка нахмурившись.
— Я уже смотрел на тебя раньше.
— Да, но не так, как… — Она останавливается, глядя в сторону. — Не так.
Я знаю, что она имеет в виду. В моей комнате нет ничего особенного — по сути, это внутренняя часть каталога Вест-Эльма, — но ее комната похожа на музей внутри ее мозга.
— Я могу перестать быть любопытным, — уверяю я ее, отступая от полок, потому что рассматривать так внимательно все вещи, которые она собрала, действительно кажется немного агрессивным. Я не уверен, что хотел бы, чтобы она увидела, сколько томов комиксов о Песочном человеке у меня есть или что я до сих пор не прикоснулся к календарю «Лос-Анджелес Гэлакси», который вывесил, когда мне было двенадцать. — Где он?