Мой муж Одиссей Лаэртид
Шрифт:
Однажды я проснулась от шороха и увидела, что на полу возле окна лежит охапка цветущих анемонов. Несколько цветков застряли в оконной ставне — в лучах рассвета они горели, как капли крови. Этот цветок и есть кровь, кровь Адониса — возлюбленного Афродиты. Он был растерзан вепрем, и из капель его крови выросли алые цветы. С тех пор Адонис проводит зиму в загробном царстве у влюбленной в него Персефоны, а весной он выходит на солнечный свет и делит ложе с Афродитой.
Я выглянула в окно и увидела Амфимедонта — он сидел на обочине дороги невдалеке от дворца.
Если бы я выбросила цветы, это вызвало бы недоумение у рабынь. Поэтому я поставила их в вазу — стоящие в спальне цветы никого не удивляют, ведь я могла и сама нарвать их.
Надо встретиться с Амфимедонтом и запретить
Цветы стояли долго, от них исходил едва уловимый запах пыльцы — такой же, как от кожи Амфимедонта.
Когда Телемаху пошел девятый год, я, по совету Ментора, послала рабыню в город за Евриномом, сыном Египтия, и пригласила его во дворец. Нашим мужчинам, кроме тех, что уплыли с Одиссеем, нечасто случается воевать, но многие из них, особенно молодые, каждый день собираются на палестре и занимаются воинскими упражнениями. Еврином славился как копейщик и борец, и я хотела поручить ему Телемаха. Я подарила ему цветное узорное платье и меч в инкрустированных ножнах и пообещала регулярно делать богатые подарки.
Сначала Телемах занимался охотно, но потом стал отлынивать и убегать из дворца, стоило Евриному появиться на дороге, ведущей из города. Я ругала и наказывала его, он плакал и давал обещания... В конце концов все как-то наладилось, и каждые три дня мой сын с Евриномом брали тупые копья, сосудик с оливковым маслом для умащения и уходили в лавровую рощу.
Однажды я тайно последовала за ними и спряталась в зарослях. Еврином долго что-то объяснял Телемаху, делая выпады копьем. Тот стоял с растерянным видом и тыкал кончиком своего копья в землю. Потом Еврином замахнулся копьем, целя в лицо Телемаха, но сын, вместо того чтобы отбить удар или уклониться, неловко завертел головой, а потом выронил оружие и закрыл голову руками.
Прошло полгода, и Еврином сообщил мне, что воина из Телемаха не выйдет. Хотя мальчик и тощ, у него крепкие руки, сказал он, но воевать надо не только руками, но и разумом, а разум Телемаха не создан для воинских упражнений... Я расплакалась и попросила, чтобы они все-таки продолжили свои занятия, — я отблагодарю Евринома независимо от результата.
Я оказалась права — через некоторое время Телемах научился худо-бедно держать в руках копье. А что касается стрельбы из лука, Еврином даже хвалил его — недаром Одиссей славится как великолепный лучник. Конечно, хорошего воина из моего сына не выйдет, но он хотя бы окреп от регулярных занятий на свежем воздухе. И в его повадках стало чуть больше уверенности и меньше страха и застенчивости.
Это случилось совсем недавно, на десятом году войны — мой отец и старший брат Фоант в очередной раз приплыли на Итаку. Они привезли с собой толстого слепого старика в поношенном хитоне. Он странно смотрелся среди молодых гребцов и воинов, спутников отца, но потом я разглядела, что в котомке, которую старик прижимал к животу, угадывается форминга. Я не стала задавать вопросы — было ясно, что это сюрприз, — но теперь никакая сила не могла бы выдворять меня из мегарона. Впрочем, после смерти Антиклеи я стала полноправной хозяйкой дома и могла сидеть на пиру вместе с мужчинами.
Вечером во дворце собрались самые знатные жители города. Я послала за Лаэртом, и он пришел — оборванный, с грязными руками, больше похожий на раба, чем на царя. Я приказала рабыням срочно искупать его, натереть маслом и одеть в новое платье. С нами был и Телемах — он забился в угол и исподтишка щипал рабынь, суетившихся вокруг столов. Я пыталась отослать его в детскую, но он не послушался, и я не стала ссориться с ним при гостях.
...Пламя гудело в гигантском очаге. Полыхали пурпурные плащи, золотые пряжки. Жар огня опалял разгоряченные вином лица... Загорелые мускулистые руки, жадно разрывающие мясо. Жир, текущий по бородам. Запах жаренных на углях желудков, вина и мужского пота. Голоса и
Дым струился по зале, оседая на закопченных стенах. Тускло поблескивали медные панцири и наконечники копий. Мне вдруг впервые пришло в голову, что Одиссей оставил в мегароне огромное количество оружия и доспехов, взяв под Трою лишь самое необходимое для себя одного. Многие его воины были защищены от вражеских стрел и копий лишь полотняными панцирями[22], в то время как всем тем, что висело и коптилось на наших стенах, можно было вооружить и обмундировать большой отряд. Впрочем, медные доспехи — большая ценность, и первое, что делает воин, убивший врага, это снимает с поверженного противника панцирь, не обращая внимания на кипящую вокруг битву. Не все спутники Одиссея вернутся на родную Итаку, многим из них суждено было пасть под стенами Трои, и мой муж, конечно, не хотел, чтобы его имущество стало достоянием врагов... Только когда они еще понадобятся, эти доспехи и копья, если не сейчас, в дни самой кровопролитной войны, какую знала Ойкумена.
Тем временем гости наелись и напились, и Фоант протянул аэду мешок с формингой, который тот перед началом пира спрятал под стол. Итакийцы оживились — не часто им доводится услышать заезжего певца, а все, что поет Фемий, нам давно знакомо. Правда, на похоронах Антиклеи он порадовал нас новыми песнями, но с тех пор прошло уже около года.
Аэд тронул струны, и мое сердце забилось быстрее — одним из первых имен, которые я услышала, было имя Одиссея. Певец рассказывал о том, как ахейцы, став лагерем у стен Илиона, отправили в город посольство под предводительством Менелая и Одиссея с предложением выдать Елену. Много дней провели послы в широкоуличной Трое, не раз выступали перед собраниями троянцев, но так и не пришли ни к какому соглашению. Сначала это показалось мне странным — я уже привыкла считать, что мой муж способен разрешить любую проблему, перехитрить и уговорить любого строптивца. Но потом я вспомнила, как Одиссей предвкушал грядущее разорение городов Геллеспонта. Конечно же он не стал пускать в ход все свое красноречие, не стал просить о помощи ни Гермеса, ни свою покровительницу Афину, и посольство вернулось к Агамемнону ни с чем.
Потом аэд запел о событиях последнего года войны, и я мысленно возблагодарила богов — Одиссей был все еще жив, Снова и снова имя его звучало в давно оставленном им мегароне, и казалось, не было эпизода под стенами Илиона, в котором он не принял бы участия. Он присутствовал при ссоре Ахиллеса с Агамемноном. Когда Агамемнон был вынужден отослать прекрасную пленницу Хрисеиду ее отцу Хрису, жрецу Аполлона, Одиссей возглавил посольство и уговорил жреца смягчить свой гнев на владыку Микен, который когда-то отказался вернуть ему дочь. Они вместе принесли гекатомбы Аполлону, и мор, свирепствовавший в стане ахейцев, прекратился.
Однажды Агамемнон решил испытать своих воинов и предложил им вернуться обратно в Грецию. Толпы ахейцев, истосковавшихся по родине, по женам и детям, кинулись к своим кораблям. Войне едва не пришел конец. И тогда Афина ринулась с Олимпа на землю и обратилась к Одиссею, призывая его остановить бегство... Я сидела потрясенная: одна из величайших богинь нуждается в моем муже, ищет его, беседует с ним, как с равным...
А певец продолжал свое повествование. Он рассказал, как Одиссей стал на пути у беглецов. Царей и военачальников он увещевал, а простых воинов бил скипетром и гнал прочь от кораблей. Он жестоко оскорбил и избил Ферсита, который на народном собрании уговаривал ахейцев вернуться на родину и упрекал Агамемнона, что тот забирает себе слишком большую часть добычи. Признаться, это меня слегка покоробило: Ферсит хром и горбат — не много чести издеваться над калекой. Кроме того, он ведь выступал за окончание войны. Неужели Одиссей за девять с лишним лет не скопил достаточно богатств? Неужели ему обязательно нужно было добиваться разрушения Трои? Но я всего лишь женщина — что я понимаю в войне? Наверное, мой муж прав, как всегда... И кто я, чтобы осуждать его, если сама Афина оказывает ему свое покровительство.