Мой неожиданный Париж
Шрифт:
И почему я еще не выбросила этот дурацкий журнал?
Я не в состоянии объяснить ей, что дело вовсе не в Париже. Дело в его отношении к моим желаниям, моим мечтам. И вообще ко всему, что лично ему не кажется «разумным».
– Ты что, думаешь, если ты с Никитой расстанешься, тебе кто-то Париж на блюдечке преподнесет?
Она спрашивает риторически и от меня ответа не ждет. Она считает себя мудрой замужней женщиной, имеющей полное право давать советы наивной подруге, так и не сумевшей еще никого окольцевать.
Она говорит что-то еще – я вижу, как двигаются ее накрашенные ярко-розовой помадой губы, – но я не слышу ни слова. Я думаю о том, что она сказала две минуты назад. Париж на блюдечке! Правильно!
– Дашка, ты – гений! – и я чмокаю ее в нарумяненную щеку.
– Что? – не понимает она.
– Ты совершенно права! – я с удовольствием допиваю свое вино. – И как я раньше об этом не подумала?
На улице по-прежнему идет дождь, но мне кажется, что в комнате вдруг стало светлее. Я подхожу к окну и замечаю хорошенькую беседку в парке через дорогу. Интересно, как давно ее там построили? И как давно я не смотрела в окно?
Дарья требует:
– Да объясни ты, наконец!
Она уже изрядно пьяна. Впрочем, я – тоже.
– Я поеду в Париж одна! Ты понимаешь, да? Это же элементарно! Почему я должна подстраиваться под Никиту, если он один-единственный раз не захотел подстроиться под меня?
Дарья, забыв о толстом слое помады, нервно облизывает губы.
– Ты сейчас шутишь, да? А, нет, я догадалась – ты хочешь сказать Никите, что поедешь в Париж одна? Но на самом деле ты ведь не поедешь, правда?
Я удивляюсь:
– Да при чём здесь Никита? Забудь ты о нём хоть на полчаса! Пусть составляет свои декларации. Или пусть едет в Вологду к Насте. Если ему нравится такой отдых, то я за него рада. А я поеду в Париж.
Что может быть логичнее? Я несколько месяцев копила деньги на эту поездку. Он отказался ехать. Ну, и прекрасно! Можно сэкономить на его путевке. А что? Это даже разумно!
Я хихикаю. Слово «разумно» уже не так меня раздражает.
Дарья трезвеет на глазах.
– Женя, я понимаю, мы много выпили. К вечеру ты протрезвеешь и перестанешь говорить глупости. Во сколько он должен приехать? Ах, да, он должен позвонить. Приведи себя в порядок – накрась ресницы, губы. И не собирай волосы в пучок! Ты выглядишь, как школьница!
Она даже не понимает, что делает мне комплимент. Сама Даша на школьницу не похожа – впрочем, худышкой она никогда не была.
Она распахивает балконную дверь и кладет пустую бутылку в свою сумку.
– Ему не нужно знать, что ты пила. И когда будешь разговаривать с ним, думай над каждым словом. Не вздумай сказать, что ты проплакала из-за него всю ночь. Но намекни, что тебе было грустно. Он – не дурак, и сообразит, что ты просишь его остаться. И наверняка останется – вряд ли ему будет так комфортно в двухкомнатной квартире с родителями и младшим братом. Хотя, конечно, он может снять квартиру…
Я фыркаю – для Никиты снимать квартиру в одиночку при нынешних ценах на рынке недвижимости – это еще большее безумие, чем поездка в Париж.
Она дает мне еще несколько дельных, по ее мнению, советов, требует позвонить, как только я пообщаюсь с Ником, и удаляется, заметно покачиваясь на каждом шагу.
5
Никита приезжает только на следующий день – дает мне возможность обдумать ситуацию как следует. И это срабатывает на сто процентов. Я уже полна раскаяния, а вчерашнее заявление о самостоятельной поезде в Париж мне самой кажется бредом сивой кобылы.
С чего я взяла, что смогу поехать в Париж одна? Это я-то, которая по-английски двух предложений без ошибок составить не может! А по-французски, кроме «Бонжур, месье!» я не знаю вообще ничего.
Словом, он прав – как обычно. И хотя я не намерена вот так сразу признавать его правоту, я готовлю ужин к его приезду и застилаю расправленный диван новым шелковым постельным бельем. Я даже достаю из комода роскошный кружевной пеньюар, но надеть его всё-таки не решаюсь.
Я открываю ему дверь и замираю в ожидании его первых слов. Если он скажет: «Привет, котенок!», я брошусь ему на шею.
Но он говорит:
– Здравствуй! Надеюсь, я не помешал?
Я решаю отложить сцену с поцелуями – минут на пять, ну, может, на десять.
Он проходит в прихожую, потом на кухню. Он оглядывается так, словно не был здесь лет пять. Конечно, он чувствует аромат жареной курицы с грибами, и понимает, что я его ждала.
Я робко предлагаю:
– Может быть, хочешь чаю?
Но он не готов сделать шаг навстречу.
– Нет, нет, спасибо.
Впрочем, подбадриваю себя я, он не принес чемодан. А зная, как он трясется над своими костюмами, трудно представить, что он станет запихивать их в сумку.
Несколько секунд мы молчим – как чужие друг другу люди, которым даже поговорить не о чем.
– Погода сегодня хорошая, правда? – я чувствую себя идиоткой, но нужно же хоть что-то сказать.
– Да, а вчера целый день шел дождь, – он поддерживает разговор без особой охоты.
Мы переходим в гостиную, и Ник приступает к перегрузке вещей из шифоньера в сумку. Сначала он проявляет свойственную ему аккуратность – на дно кладет толстый свитер и повседневные джинсы, в боковой кармашек отправляет несколько пар носков. Процесс проходит неторопливо и монотонно – я едва сдерживаю зевки.
Но всё меняется, когда дело доходит до укладки накрахмаленных рубашек и идеально отглаженных костюмов. Спортивная сумка – совсем не подходящая емкость для их транспортировки.
Ник смотрит на свои сокровища с тоской во взоре, потом переводит этот тоскливый взгляд на меня, ожидая сочувствия и поддержки.
Мне и в самом деле становится его жаль. В квартире, куда он возвращается, – всего две комнаты, и одну из них ему придется делить с непоседливым и общительным младшим братом, у которого куча друзей и увлечений. И трудно ожидать, что пятнадцатилетний подросток проникнется уважением к его балансам и декларациям и будет соблюдать тишину, когда Нику вздумается поработать дома.