Мой неожиданный сиамский брат
Шрифт:
– Клавка! Тащи банку икры, ту, что я вчера отложила!
Клава Толстомырдина была женщиной почти бальзаковского возраста, лет пятидесяти, с крупной, приземистой фигурой, с полным грубоватым лицом и большой родинкой над левой бровью. Нос слегка картошкой, ярко накрашенные губы, маленькие карие глазки, крашенные, черного цвета, накрученные спиралью волосы. Конечно, была она не красавица, но судьба все же не обделила ее 'счастьем'. В этом году Клава, после ушедшего на повышение в главк прежнего товароведа Акимыча, стала товароведом данного магазина. Это было не дешево, и не одна она хотела занять это доходное место, но... Кольцо с бриллиантом в полтора карата и десять тысяч рублей, произвели благоприятное
И как положено по закону подлости, она наступила на 'Васькин' хрящик.
Обычного гражданина страны советов картина разбившейся банки икры повергла бы в шок. Но не работника 'нашей' торговли. И не такое видали. Толстомырдина сидела на полу вся икре, пытаясь выковырять толстым, как сарделька, пальцем икру из правого уха. Но ее больше огорчила не разбитая банка, а испорченная прическа. Теперь придется договариваться с мастером салона, опять ждать очередь, делать завивку, укладку.
– Самка собаки косорукая, Клавка, скотина слепая. Твою икру заберу, - сказала Мара Аркадьевна.
Несмотря на Клавину катастрофу, магазин 'Три ступеньки' продолжал жить своей обычной жизнью. На прилавках лежал все тот же ассортимент продуктов первой необходимости: соль, спички, макароны, болгарские консервы. На длинных, полупустых прилавках стояли 'египетские пирамиды' консервных банок сгущенного молока, морской капусты, кильки в томате. Да, еще было: мясо первого сорта с костями по 2 рубля, колбаса ливерная 50 копеек, и зельц из 'говядины' по рубль десять, а так же 'краковская' колбаса по 3 рубля 30 копеек и сосиски молочные по 2 рубля 50 копеек. В молочном отделе продавались треугольные, бумажные, вечно подтекающие пакеты молока по 16 и 25 копеек, жиденькая сметана, яйца по 90 копеек. И продавцы продолжали, как и каждый день, 'делать свой маленький гешефт', обвешивая и обсчитывая, толпившихся в очередях и скандаливших покупателей. Советская бумажная промышленность работала хорошо, с перевыполнением плана, поэтому у продавцов продовольственных магазинов всегда была серая толщиной 'типа картон' оберточная бумага. Которая была чрезвычайно любима продавцами мясомолочных, сыро-колбасных, и других развесных отделов. Эта бумага уходила тоннами. В результате жизнь работников торговли окрашивалась из золотого в изумрудно-бриллиантовый цвет, а слух услаждался хрустом крупных купюр. И процесс этот шел по нарастающей. Запросы советских работников торговли, как и всех советских людей, что не раз отмечалось на партийных Пленумах, все возрастали. Поэтому процесс обсчета, обвеса у продавца происходил на уровне подсознания, автоматически. Вот и сейчас Люся - продавец колбасного отдела работала как всегда. Козырева была на хорошем счету в магазине. Ее не раз награждали почетной грамотой и выносили благодарность.
Люся была опытной работницей и 'ударницей социалистического труда'. Работу свою любила и выполняла быстро, на автомате. Алгоритм ее работы был привычен: колбаса, бумага, вес, это ... на ум пошло, чек, сдача, следующий. Поэтому когда пожилой покупатель купил у нее ливерной колбасы, она не обратила на него особого внимания, отметив только, что человек носит синей берет и черные импортные очки, а также импортный темно-синий плащ.
– Я попрошу Вас перевесить и пересчитать вес моей колбасы, - сказал гражданин в берете.
'Ну
– Ну что им надо, старым пердунам? Получил, отойди, не мешай работать. Теперь время на него терять. Работать не дают'.
– Что ты мне нервы трепишь, а? Не пошел бы ты куда подальше, старый хрен! Работать не даешь, очиредь задерживашь, - со всей силы, привычно пролаяла комсомолка Люся. Человек побагровел лицом. Резко снял очки. Как из-под земли рядом с ним появились двое в штатском 'Ударнице торговли' резко поплохело. Она, наконец, узнала, кто стоит перед ней.
– Где директор!?
– рявкнул Брежнев. К нему подскочил одетый в потертый серый, с зелеными заплатками на локтях пиджак, в мятых коричневых брюках и стоптанных ботинках сторож магазина. В одной руке он крепко держал кота Василия, в другой недоеденный кусок 'любительской' колбасы. Усы и волосы Сучкова, от осознания важности момента встали дыбом, шляпа съехала на сторону.
– Дорогой Леонид Ильич, спасибо Вам за мир, - сказал сторож, вытягиваясь по военному, и хлюпая носом. Кот, не понимая, что происходит, вытаращил желтые глаза и истошно заорал. Потом вцепился всеми лапами в рукав старого пиджака сторожа. Иван Трофимович, не обращая внимания на вопли и когти полосатого друга, продолжил.
– Спасибо вам, дорогой Леонид Ильич, от всех ветеранов, что живем без войны, пензию платят ... хорооошую, почти на все хватает, - по восторженному лицу старика текли слезы умиления.
– Где директор, я спрашиваю!?
– прервал старика разгневанный генсек.
Василий от страха разорвал Трофимычу правый рукав и, вырвавшись, рванул куда-то за прилавок.
– Вон там, направо, за рыбным отделом, - сторож ткнул недоеденной колбасой в сторону директорского кабинета.
'Сдал, иуда энквдэшная', - подумала, обмирая, Люся. Очередь настороженно и недобро молчала.
– Я сигнализировал органам об этой воровской банде! Но все сигналы остались без ответа, - скороговоркой проговорил сторож. Грозно сдвинув брови, Ильич молча поспешил в указанном направлении.
В этот момент 'хозяйка' магазина и Клава, ничего не замечая, продолжали заниматься любимым делом, а именно ругались за красную икру. И замолчали только тогда, когда обнаружили, что вокруг непривычно тихо. Обычный звуковой фон магазина словно растворился в вакууме.
Генеральный секретарь посмотрел на стены и пол, заляпанные красной икрой, на Лозинскую и товароведа. Провел пальцем по стене, зацепил икры. Попробовал на вкус.
– Да, настоящая икра, свежая, хорошая, - Брежнев помолчал. Потом резко сунул остолбеневшей от страха директорше под нос круг бледно-зеленой ливерной колбасы.
– Ты директор!? На, ешь. Не хочешь? Сами значит, икру ногами топчете, а людей говном кормите! Генерал Рябенко! Позвони куда следует, хоть Щелокову. Пусть разберутся, накажут виновных. Поехали, - сказал Ильич
IX. 'Поговорим, брат'
Правительственный Зил-114 подъезжал к Боровицкой башне Московского кремля, а Брежнев все никак не мог успокоиться. Викторин все бил и бил по больному:
'Что я тебе говорил, все торгаши заворовались. Пока ты от снотворного тащился, у тебя в стране мафия покруче сицилийской появилась. Теперь поверил? А то привыкли видеть народ из окон персональной 'чайки'. А как этот народ - 'строитель коммунизма' живет, что ест и пьет, вы забыли и думать. Расплодили торговую мафию. Торговцы, сам теперь увидел Леня, икрой стенки сортиров красят. А у народа спецмагазинчиков нет, к которым вы все прикреплены. Ты, когда каждое утро икру черную лопаешь, не вспоминаешь о народе. Как в поэме Филатова? И с выражением продекламировал: