Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»
Шрифт:
Необходимо здесь также указать, что Советский Союз в отчете отца из Лондона не упоминается. Для него самого идеологические вопросы во внешней политике не играли никакой роли. Он разделял раннее и одностороннее направление немецкой политики против Советского Союза, поскольку этим однозначно акцентировалась прозападная опция рейха. Однако чем более сдержанно приходилось оценивать английскую политику, тем неотвратимей напрашивалось соображение о пересмотре позиции немецкой политики по отношению к России. Время для этого еще не созрело, но отец мог иметь ту или иную мысль в запасе. В «основном отчете» из Лондона, представляющем в действительности возможную концепцию немецкой внешней политики, прямо-таки бросается в глаза отсутствие упоминаний о Советской России, если поразмыслить о том, что враждебность к Советскому Союзу являлась исходным пунктом гитлеровской внешней политики. Отец
169
Ribbentrop, J.v.: Zwischen London und Moskau. Erinnerungen und letzte Aufzeichnungen, S.113.
«Естественно, Антикоминтерновский пакт содержал в себе и политический момент. (…) Также принимая во внимание Англию, для нас не имелось другого пути, кроме как продолжать следовать антикоминтерновской политике. Только в качестве возможно более сильного партнера мы могли содействовать в приобретении решительного влияния тем кругам в Англии, которые видели будущее своей страны наилучшим образом обеспеченным в сотрудничестве с Германией. Была выбрана наиболее свободная форма Антикоминтерновского пакта и мировоззренческая сторона выдвинута на передний план, чтобы сохранять дипломатически и дальше свободу рук для возможного союза с Англией».
Когда в 1939 году дошло до сближения с Советским Союзом, обоим партнерам по договору было ясно, что деятельность Коминтерна в тех странах, которые присоединились к Антикоминтерновскому пакту, также и в будущем останется под запретом. Соответствующее требование и не выставлялось советской стороной на переговорах. Отец даже позволил себе в Москве шутливый намек: СССР мог бы и сам присоединиться к Антикоминтерновскому пакту.
Гитлер вновь стоял перед выбором. В 1933–1936 годах он имел дело с необходимостью вооружиться, чтобы заполнить вакуум власти в Средней Европе, не только принимая во внимание «Малую Антанту», но, прежде всего, из-за могущественного Советского Союза. Однако это вооружение уже выводило из равновесия «Balance of Power» (баланс сил) в английском представлении. Теперь Гитлер стоял перед проблемой: односторонне определившись в прозападном, иначе говоря, антисоветском курсе, он установил, что Англия не желала идти с ним на сближение (не говоря уже о германофобской, просоветской политике французского правительства). Он сидел между двух стульев, поддерживаемый в Европе только Италией.
На рубеже 1937–1938 годов Гитлер мог до поры, благодаря «чисткам» в партии и армии, видеть российскую опасность несколько ослабленной. Но время — как уже говорилось — начинало работать против него. Английское (а также американское) вооружение шло полным ходом, также и Россия могла отдохнуть от кровопускания среди высшего командного состава. Оставалось лишь по возможности укрепить немецкую позицию. Это означало, во-первых, немецкое вооружение и, с другой стороны, консолидацию отношений у немецкой восточной границы, в Восточной Европе и на Балканах, таким образом, в предполье Советского Союза. Мы увидим, в какой мере Гитлер принимал в расчет эту ситуацию.
Здесь должен поведать о маленьком личном событии. Вспоминаю Рождество в 1937 году, в это время были составлены посольские отчеты [170] . Мы отмечали праздник в Зонненбурге в окрестностях Бад-Фрайенвальде, в имении родителей, среди чудесной природы на окраине Одербруха. Как всегда на Рождество, присутствовали и бабушка с дедушкой Риббентропы из Наумбурга. Я прибыл из Ильфельда, немецкого интерната, куда я был к тому времени определен, за день до праздника и наслаждался после скудной интернатской жизни тем, как баловала меня мать, и неизменным на Рождество довольным, праздничным настроением в родном доме.
170
Отчет германского посольства в Лондоне 28 декабря 1937 года и относящиеся к нему «выводы» 2 января 1938 года.
Отец, однако, в рождественские дни был замкнут и погружен в свои мысли, часами он вел разговоры с дедушкой; во всяком случае, он не был так раскован, как годом раньше, когда все мы прибыли в Зонненбург из Лондона. Ответственность за свой отчет давила на отца тяжким грузом, даже мы, дети, чувствовали это. В иные времена отец в сочельник играл на скрипке, сопровождаемый на рояле бабушкой, песню «Тихая ночь» и мы пели ее. В этом году пришлось обойтись без скрипки, она, вероятно, осталась в Лондоне. В это Рождество произошло нечто очень важное для меня, также и довольно неожиданное. Предваряя, расскажу, что вырос с девизом матери: «Пока я жива, тебе не видать мотоцикла!» Она считала езду на мотоцикле — и недаром — слишком опасной! Теперь я находился в Ильфельде, маленьком местечке на юге Гарца, и располагал только велосипедом, на нем нельзя было особо развернуться на довольно крутых склонах этих прекрасных средневысотных гор. В Ильфельде позволялось иметь мотоцикл. Я начал прощупывать у матери, «что бы она подумала», при этом я, естественно, всячески умалял опасность мотоцикла «БМВ» с объемом двигателя 200 кубических сантиметров, который мне хотелось иметь. К моему удивлению, мне не пришлось выслушать от матери резкого отказа с известной формулировкой: пока я жива и т. д. и т. п. Она лишь произнесла «нужно ли это на самом деле» и «это ведь так опасно»; в конце концов, не желая, что понять было можно, единолично перенять ответственность, она направила меня к отцу. Начались мои переговоры с отцом, также, собственно, не хотевшим мотоцикла. Да и какие родители придут в восторг от того, что сын хочет иметь мотоцикл. В конце концов отец отступил на позицию, я должен добавить часть суммы со своей сберкнижки, так как это был бы все же довольно роскошный подарок.
Мой счет в сберкассе был открыт в 1925 году с вкладом в размере пяти рейхсмарок. Так как в свои мальчишеские годы я был исключительно бережлив, счет вырос тем временем до нескольких сот рейхсмарок. Итак, я исправно заплатил отцу, равнодушно принявшему деньги, полцены за покупку. Материнское обоснование «допущения» мотоцикла — «не знаешь, что будет» — относилось, как она однажды призналась мне позже, к неизвестности в отношении политического будущего отца, после того как он однозначно и ясно представил Гитлеру, что его желание «английского союза» и вместе с тем задание отца в Лондоне в настоящий момент выполнить невозможно. Реакция диктатора остается, в конечном счете, всегда непредсказуемой, не говоря уже о погрязшем в интригах окружении. Однако Гитлер получил, во всяком случае, представление об английской политике и был предупрежден.
Этот разговор должен был случиться где-то между 28 декабря 1937 года и 2 января 1938 года, днем, когда отец отослал свой большой отчет вместе с выводами Гитлеру. Ему предстояло явиться заключительным отчетом о деятельности отца в качестве немецкого посла в Лондоне (о чем отец, однако, тогда не догадывался).
Как уже говорилось, я был, между тем, снова определен в немецкую школу. Я описал, как год учебы в Вестминстере расширил мой горизонт. Теперь я являлся учеником НПЕА (национально-политического воспитательного заведения), известном в народе под кратким названием «Напола», в Ильфельде в Гарце. Заведение выросло из евангелической монастырской школы с высокими требованиями к качеству обучения, которые сохранялись и поддерживались. Учебная программа соответствовала программе немецкой гуманитарной гимназии. С сентября 1937 года по март 1939 года я пробыл в этом интернате, которому обязан глубоким школьным образованием в обоих старших классах. Национально-политические воспитательные заведения являлись отборными школами. Ученики рекрутировались из числа одаренных учеников народных школ, если это требовалось, их освобождали от платы за обучение. Девиз школ звучал: «Больше быть, чем казаться».
На эту фазу моей жизни, стало быть, на время между сентябрем 1937 года и мартом 1939 года, пришлось назначение отца министром иностранных дел, аншлюс Австрии, так называемый «майский кризис» — во время посещения по обмену моим классом одной английской Public School весной 1938 года — судетский кризис и, наконец, — после того, как я написал свое выпускное сочинение, тема которого «Национальное и политическое мышление в политике современности» была задана в смысле «национально» определенной внешней политики — учреждение «протектората Богемии и Моравии». (Ожидалось, что тема сочинения будет раскрыта как отрицание империалистической экспансионистской политики — ирония, которую я совершенно так же ощущал тогда!) Я еще возвращусь к учреждению «протектората».
С возвращением родителей в Берлин письменный и личный контакт с матерью стал намного легче и теснее, чем в ее лондонское время. Отныне я вновь был гораздо подробнее ознакомлен с ходом политического развития, кумулировавшегося в тот день в марте 1939-го, когда я, домогаясь признания, намеревался сообщить родителям о полученном с оценкой «хорошо» аттестате зрелости — событие, потерявшее всякое значение после того, как, «затаив дыхание», я узнал с материнских слов, отец интенсивно старается пробить у Гитлера соглашение с Россией.