Мой папа - плейбой
Шрифт:
Рита помнила, как впервые поднялась по скрипучему крыльцу на большую застекленную веранду. Как щелкнул в двери замок, и как на нее пахнуло теплом и чудесным, присущим только дедову дому ароматом. Дымком от печи, старыми книгами, теплым хлебом и дедовым Шанель Аллюр.
Почему-то ранее всегда чувствующая неловкость в присутствии посторонних людей, с дедом Марго как-то сразу срослась. И не противилась, когда он предложил им пожить у него, и не стеснялась потеснить его своим присутствием. С Николаем Ивановичем она чувствовала себя… наверное, на своем месте.
Ей понравилась большая комната, которую ей с Марком выделили — угловая спальня с двумя деревянными окнами. Стены в ней были обиты
— Ванная и туалет в тупике. Ну, что? Располагайтесь?
Рита улыбнулась, кивнула головой, забрала из дедовых рук сына и, уложив того на кровать, принялась его раздевать. Марк был такой крохотный, что поначалу она боялась к нему прикасаться, но со временем страх прошел. Рита подхватила сына на руки и подошла к окну, разрисованному морозными узорами. В ту зиму намело. Деревья в окружающем дом саду были сплошь запорошены снегом. Марго отодвинула занавеску и зачарованно уставилась на серебрящиеся в лунном свете ветви. Они как крылья ангела укрывали дом со всех сторон, и впервые за долгое-долгое время Рите подумалось о том, что все не так уж и плохо.
— Мам! Ма-ма!
Рита моргнула, отгоняя от себя воспоминания, и уставилась на сына.
— Что?
— Ты тут уже битый час стоишь. Тебе помочь?
Рита покосилась на лонгету Марика и вскинула бровь:
— Ага, как же! Помощничек…
— Ну, картошки, я, допустим, смогу накопать.
— Иди уж! За тобой Вадька Качуров заходил, на речку звал… А картошки я и сама накопаю.
Рита, наконец, открыла сарай и взялась за лопату.
— Не, на речку я не пойду. Мы в футбол погоняем. Ты не против?
— Как ты собрался бегать с поломанной рукой? — сощурилась Рита, выбираясь из темного сарая на яркий свет.
— Да я на воротах… — почему-то отвел глаза Марк. Рита сощурилась еще сильнее, чувствуя, что сынок темнит.
— Не умрешь ты своей смертью, — покачала головой и пошла по вымощенной дорожке через сад к довольно большому огороду. Это дед её всему научил. Городская — она в жизни не возилась в земле. А потом как-то понравилось. И картошку сажать, и в парниках с рассадой возиться. Теперь же Рита и вовсе чувствовала себя на земле, как заправская крестьянка.
Чуть дальше дорожка переходила в вытоптанную по саду тропинку. Поливочный шланг в одном месте протек и то и дело образовывал лужицу прямо посреди пути. Рита осторожно переступила, чтобы не поскользнуться на густом, одуряюще пахнущем черноземе, одной рукой для надежности опираясь о старую грушу. В этом году на ней почти не было завязи. В отличие от того же Белого налива, земля под которым была устлана хрустящими зелеными яблочками. Груша уже практически не плодоносила. Обычно такие деревья дед изводил. Но тут почему-то не торопился.
Благополучно минуя опасный участок, Марго прошла мимо грядок с морковью, кабачков к большому клочку земли, засаженному картошкой. Летом не было ничего вкуснее простой отварной молодой картошки с ароматным свежеотжатым подсолнечным маслом, настоящим, а не рафинированным подобием, продающимся в супермаркетах. А если туда еще добавить укропа и молодого чеснока… А ко всему — овощной салат, в котором душистые помидоры, хрустящие огурцы и сладкий болгарский перец, который на самом деле вовсе не был болгарским. Вообще — песня! Овощи с грядки — это какая-то отдельная история. Феерия вкуса и аромата. Почему-то вспомнилось, как Богдан таскал с чужих дач, коих по берегу реки было полным-полно, помидоры. Они притрушивали их солью и ели вместе с запечённой в костре картошкой и целовались, как сумасшедшие. Молодые, жадные, полные надежд… Рита таяла, как воск. Он лепил ее под себя, смягчал углы пониманием того, что он и только он главный. Она так сильно его любила, что растворялась в нем без остатка. Ей так хотелось дать ему больше себя, больше любви, больше всего того, что он так обидно недополучил в своем детстве! И она горела… горела им, не представляя даже, что в том огне, как в крематории, уже очень скоро сгорит она вся.
Рита сердито шмыгнула носом и воткнула лезвие лопаты в мягкую, как масло, землю. Надавила. Немного земли сорвалось и упало прямо ей на ноги, обутые в простые розовые сланцы.
Почему она не могла избавиться от мыслей о Связерском?! С тех пор, как он объявился в жизни Риты, та сделала кульбит и покатилась под откос. Она не была готова к тому, что ее предаст собственное тело. Это ведь неправильно — так реагировать на предателя! Этого не должно было случиться! Не должно… А он у нее перед глазами стоял. Марго на губах ощущала его поцелуи. Первые за долгие-долгие годы. У нее все внутри не то что переворачивалось… в ней просыпалась дикость! Он будто бы стал проклятьем Риты, которое только и ждало, чтобы ее настигнуть. Но она больше не была влюбленной в Связерского дурой! — убеждала себя Марго, с остервенением заново всаживая лопату в землю. Она успела хлебнуть жизни, нажраться ей, как теплой водкой, поизносить, как старые носки. Рита стала умнее! И пусть явление Богдана сотворило что-то страшное с ее гормонами, на мозг те повлиять не могли!
Да! Это просто желание… У нее давным-давно не было секса. А хорошего секса — еще дольше. Все дело в этом. Ей просто нужно найти любовника. Переспать с кем-нибудь, чтобы унять этот зуд! С кем-нибудь симпатичным… Большим… во всех отношениях. И тогда станет легче…
Пит — вот кто бы ей подошел идеально. Рите нравился этот мужчина. Она даже не пожалела, что дала ему свои контакты. Они мило переписывались, и этот флирт поддерживал в ней веру в собственную женскую привлекательность.
Пачкая руки в земле, Рита выбрала картофельные клубни и сложила их в небольшое ведерко. По дороге к дому нарвала с грядок овощей и пошла через сад, удерживая те одной рукой в подоле. Поставив ведро на землю, вернула на место лопату. Над калиткой мелькнула чья-то голова, привлекая ее внимание. Рита застыла, сжимая в одной руке полный овощей подол, а второй — уцепившись за штакетник. Калитка открылась, впуская во двор Связерского.
— Какого черта ты здесь забыл? — подала Рита голос, выныривая из тени.
Богдан остановился. Скользнул удивленным взглядом по ее голым, наверняка грязным ногам, полуголым бедрам и дальше — туда, где от жары ситцевое платье прилипло к телу, подчеркивая пышность форм. Рита не знала, что ее больше разозлило. То, что он в очередной раз явился без предупреждения, очевидно, вынюхав у Марка адрес, или то, что она предстала перед ним вот в таком неприглядном виде.
— Привет, — поздоровался он низким, завораживающим голосом с легкой хрипотцой, — я думал, мы помирились.
Рита стиснула зубы, прошла к стоящей чуть в стороне деревянной беседке и высыпала на стол овощи. Он был прав. Тогда… в комнате Марка, между ними действительно установилось шаткое перемирие. Но то, что она позволила Богдану увидеть и разделить собственную боль, не давало ему ровно никакого права вот так, бесцеремонно, врываться в ее жизнь. Приезжать, когда ему вздумается! Выпытывать у сына об их планах. Этот дом — единственное место, где она могла укрыться от своих проблем и не думать о том, как сладко было, когда он ее целовал, о том, как мучительно томно…