Мой папа - плейбой
Шрифт:
— Ну, ты чего, Рит? — сильные руки Связерского легли Рите на плечи, но она отшатнулась от них, как от змеи.
— Не смей… Я… понимаю, почему ты решил, что на меня подействуют все эти штучки, но не надо… Мне это не надо!
— Я просто коснулся твоего плеча.
— Мне это не нравится!
— Вчера ты так не считала, — понизил голос Связерский, околдовывая ее, оплетая своими чарами.
— Вчера я себя не контролировала, Богдан. Только и всего.
— Ты врешь себе.
— А ты уводишь разговор в сторону! Послушай… мне не нравится то, что ты творишь за моей
— Что именно? — Связерский сунул руки в карманы шорт, а спиной оперся о поддерживающую потолок беседки балку. Вольготно расположился. Ну, прям, как дома! Рита подняла влажные грязные руки, которые так и не успела вымыть, и принялась перечислять:
— Ты выходишь на сына, не предупредив меня — это раз! Только представь, что могло бы случиться, если бы как-то всплыло, что ты им не интересовался все эти годы! Это же просто чудо, что он не догадался!
— Согласен. Я не имел на это права.
— Вот именно! Но понимание этого тебя не остановило, и теперь ты выпытываешь у него адрес моего офиса, адрес нашей дачи… А дальше что?
— Разве это плохо, что я хочу провести с Марком как можно больше времени?
— Плохо? Нет… Наверное, хорошо. Да только Марк — это не я. С ним ты можешь общаться. Со мной — нет.
— Это почему же?
Рита удивленно приоткрыла рот. Он что… он серьезно вообще?!
— Потому что Марк — твой сын. А мне ты — человек посторонний. У меня есть личная жизнь, никак с тобой не связанная, и твое появление…
— Может навредить твоей личной жизни? — подсказал Связерский.
— Именно так.
— Кто он?
— В смысле?
— Твоя личная жизнь…
— О, господи! Да какая разница?
— Большая! Если этот человек будет общаться с моим сыном…
— То есть через двенадцать лет ты вдруг этим, наконец, озаботился?!
— А что, если так? — и себе завелся Богдан.
— Что, если так?! — рассердилась Рита. — Ты серьезно вообще?
И снова они стояли друг напротив друга, как бойцы в ринге. Боль была слишком сильной, чтобы ее отпустить. Обида душила, даже несмотря на все то, что Рита узнала за последние дни. То, что Богдан не предлагал ей сделать аборт, то, что он не знал о смерти их сына — многое изменило в её к нему отношении. Многое, но не все…
— Рит, ведь нам же было хорошо вместе…
— Это было давно.
— Но с тех пор ничего не поменялось! У нас есть сын. Он будет счастлив, если наши отношения… как-то упорядочатся. Если ты не будешь каждый раз набрасываться на меня, как дикая кошка…
— Я на тебя не набрасываюсь!
— Да брось, — повел плечом Связерский. — Марк — умный парень. Думаешь, он не видит, как ты ко мне относишься? Или не чувствует за собой вины?
— Вины? За что? — насторожилась Рита.
— За то, что, вроде как, общаясь со мной, он тебя предает.
— Бред какой… — пробормотала Марго, хотя еще совсем недавно именно так она и думала.
— Послушай… Я в тысячный раз уже, наверное, скажу, что очень сожалею. Знаю, что мои слова ничего не меняют, но… Рит, я все равно буду стараться. Он мой сын. Я… люблю его. Поверь, никто не накажет меня сильнее, чем я уже сам себя наказал. Каждый раз, когда я на него смотрю… чем бы он ни занимался в эту минуту… я думаю о том, что потерял. Это теперь навсегда со мной, понимаешь?!
Рита сглотнула. Кровь шумела в ушах вместе со словами Богдана. И эти слова пробили брешь в ее броне и, проникнув внутрь, проросли в душу сомнением.
— Чего ты хочешь, Богдан? — прошептала Рита, не глядя ему в глаза.
— Я хотел бы все вернуть.
— Ты сам сказал, что это невозможно.
— Тогда для начала я бы не отказался стать тебе другом. Как раньше. Помнишь, Измайлова? Давай начнем с этого?
— И ничего больше?
— Вот тебе крест! Ради спокойствия сына, Рит, давай попробуем?
Глава 16
Видимо, в знак дружбы Рита усадила Связерского чистить картошку. Ага. Так все и было. Она протянула ему маленькое пластмассовое ведро и овощечистку.
— Ты серьезно? — скривился Богдан.
— А что? Это как-то попирает твою мужественность? Плейбои не чистят картошку? — спросила Рита голосом, чуть менее напряженным, чем в самом начале.
Богдан вздернул бровь. Отложил в сторону овощечистку и, демонстративно взяв со стола небольшой нож, принялся за работу. Он рано научился готовить. Чтобы не сдохнуть с голоду, когда мать с отцом находились в очередном запое, приходилось напрячься. Картошка долгое время оставалась единственной доступной для него едой. Просто потому, что она была дешевой, а деньги в их семье тратились лишь на горькую.
Очистки падали в мусорное ведро длинными, закрученными в спирали полосками. Наверное, такие умения, как и езда на велосипеде — не забываются, сколько бы времени не прошло, — подумал Богдан с удивлением. Он-то полагал, что за прошедшие годы утратил сноровку, но нет. У него выходило все так же ловко.
Рита же, убедившись, что он неплохо справляется, кивнула головой, сложила овощи в миску и пошла к уличному крану, чтобы их вымыть. Набрала воды, отставила посудину на скамейку и, склонившись к самому носику, сделала несколько жадных глотков. Когда она медленно выпрямилась, большая хрустальная капля сорвалась с губ и упала прямо в ямку на шее. Марго смахнула ту тыльной стороной ладони, оставляя на коже серый развод, и, закрыв глаза, с видимым наслаждением подставила руки под прохладную воду.
А Богдан замер. Застыл, как дурак. Его будто током прошибло. Это было самое чувственное, самое прекрасное зрелище, которое он когда-либо видел. Оно подхватило его и протащило по самым дальним, самым потаенным лабиринтам памяти, где он был с ней. Горло сжал спазм. Сердце садануло о ребра. Последнее время он чувствовал себя древним, как мир, стариком. Несчастным и очень одиноким. И если быть откровенным, это гулкое одиночество, оно ведь в нем все эти годы было. Годы неудовлетворенности собой, каких бы вершин ни достиг, и на какие бы высоты ни забрался. Он просто обманывался. А оно было… занозой сидело в сердце. И не спасали от него ни женщины, которых у Богдана было в избытке, ни деньги, ни прущая в гору карьера.