Мой папа - плейбой
Шрифт:
По всему выходит, что когда его сына хоронили, он сам довольно весело проводил время. Вот так…
Богдан растер глаза, натянул кепку пониже, прячась от слишком пристального взгляда соседа, и врубил на полную громкость музыку. У него были крутые наушники, но даже бьющие по ушам басы не могли заглушить ревущий вой боли.
Он чувствовал себя куском собачьего дерьма, а не человеком. Еще никогда ему не было так за себя стыдно. Он был как будто растоптан и смешан с тем самым дерьмом. Богдан не понимал, как будет жить с этим дальше. Как будет справляться. Связерский не мог избавиться от мысли, что если бы он забрал
Все могло бы сложиться иначе. Более правильно, более счастливо, более… Да твою же мать. Что ж хреново так? А? Когда-нибудь станет легче?
Но легче не становилось. Ни когда он прилетел в Вашингтон, ни когда добрался до дома. Он любил свой лофт с отличным видом на Потомак. Но сейчас его высокие потолки как будто давили ему на голову. Богдан принял душ, переоделся и застыл на несколько секунд, глядя на собственное отражение в зеркале.
Хреново… Он выглядел хреново. Так, как будто его пропустили через мясорубку, или как если бы он не спал несколько дней кряду. Что, впрочем, так примерно и было. Стряхнув с себя наползающий сон, Богдан спустился вниз и сел в свою Ауди. Проехал несколько кварталов и остановился у большого старинного особняка. Не успел он выбраться из машины, как навстречу ему вышел Даг. Связерский только сейчас заметил, как тот обрюзг.
— Какие лю…
Короткий взмах кулаком — и его агент кулем свалился на идеально подстриженную лужайку у дома. Богдан знал толк в силовых приемах.
— Какого черта ты творишь?! — прохрипел Даг, отплевываясь от заполнившей рот крови. Богдан никогда не был пай-мальчиком. Он был кем угодно: плейбоем, уродом, суперзвездой, но он никогда, мать его, не был пай-мальчиком. И сейчас все дикое в нем, вся та тьма, с которой он научился справляться, рванула наружу. И видимо было что-то такое в его глазах, что и Даг это понял:
— Эй-эй, да что с тобой не так? В чем твоя, мать его, проблема?!
Богдан не знал, что бы сделал с ним, если бы из дома агента не вышла его дочь. Маленькая девочка лет четырех или пяти. Он не слишком в этом разбирался, хотя, наверное, ему следовало, ведь у него, дьявол все забери, был сын! Даже два…
— Привет, Бо…
— Привет, малышка, — сжимая руки в кулаки, прохрипел Связерский.
— Ты что, врезал моему па?
— Вот еще… Он споткнулся через поливочный шланг и упал.
С опаской косясь на съехавшего с катушек Богдана, Даг, опираясь на руку, встал. Покачнулся и снова сплюнул.
— Лили, иди в дом, милая. Мы здесь немного потолкуем с Бо, и я скоро приду.
— Мама спрашивала, останется ли он на ужин? Бо, ты ведь останешься?
Раньше Богдан любил бывать в доме Дага, он знал его жену, удивительно умненькую и добрую, как для очередной мисс-Вирджиния-две-тысячи-десять. Он любил возиться с его детьми — Сэмом, Алексом и маленькой Лили… Он вообще любил бывать в местах, в которых чувствовал себя частью чего-то цельного.
— Нет, милая. Сегодня я тороплюсь. Мне нужно только…
— Лили, иди в дом! — чуть более раздраженным голосом повторил Даг.
Лили переступила с одной крепкой ножки на другую и, оглянувшись напоследок, скользнула за дверь. Жидкий хвостик на ее макушке подпрыгнул.
— Как ты мог… У тебя ведь у самого дети. Сэм… у тебя ведь был уже Сэм, когда ты скрыл от меня правду…
— Да о чем речь?! Ты можешь мне объяснить?
— Как ты мог не сказать мне о том, что мой сын умер?
— О, да ради Бога! — вскинул голову к небу Даг и зарылся мясистой рукой в редеющие волосы на макушке. — Ты меня попросил решить эту проблему. Я ее решил.
— Ты обязан был мне сказать, сраный ты кусок дерьма!
— С чего бы?! Тебе живой ребенок не был нужен, что уж говорить о мертвом?! — взорвался Даг. И от его слов вся злость, что кипела в Богдане, со свистом устремилась прочь через огромную дыру, образовавшуюся в его сердце… Он чувствовал себя воздушным шариком, который надули и отпустили, не завязав узелок. И он летел, сдуваясь, хаотично подпрыгивал в воздухе, а потом упал на землю куском сморщенной, никому не нужной резины.
Богдан попятился, понимая, что еще совсем немного, и он просто разревется, как в детстве, когда еще умел плакать, зло растирая слезы по щекам…
— Бо, послушай…
Богдан выставил перед собой руку и покачал головой. Да, он повел себя как подонок. Испугался новой ответственности, не пожелал взять ее на себя, но, видит Бог, он бы хотел знать, что его сын умер. Даже тогда он предпочел бы об этом узнать. Может быть, он был не таким уж и дерьмом. А может, ему просто в это хотелось верить…
— Тебе нужно было обо всем мне рассказать… — тихо прошептал он, пятясь, как какой-нибудь диковинный краб.
— Прости, Бо, я… Ч-чёрт… ты был такой нестабильный. Такой дикий и отчаянный. На льду в тебя как будто вселялся дьявол. Вот каким злым ты был! Я просто боялся, что у тебя сорвет крышу. Не знаю, от чего ты тогда бежал, но…
— Тебе… нужно… было… сказать.
Богдан уперся задом в свою припаркованную машину, развернулся и дернул дверь на себя. Нет, он не снимал с себя вины. Видит Бог, не снимал… Но он имел право знать. Имел… будь оно все проклято.
Глава 13
Что-то случилось с системой кондиционирования. Еще утром она забарахлила, а к обеду и вовсе сдохла. Офис раскалился добела. В такой жаре голова вообще не соображала, красивое строгое платье на запахе липло к телу, а с волосами и вовсе невозможно было совладать. Рита скрутила их на макушке, но несколько непослушных кудрей все равно выбились из безжалостного захвата заколок. Пот собирался между грудей и тонким ручейком стекал вниз по животу. Нет! Так не могло продолжаться…
— Я сейчас помру от обезвоживания! — пожаловался сидящий за столом Игорек.
— Оно тебе не грозит. Ты выпил все мои запасы воды из холодильника…
— Угу… Там уже пусто. Слушай, а давай это все перенесем на завтра! — взмолился заместитель, бросая отчаянный взгляд на разложенную на столе смету, над которой они трудились последние несколько часов, споря почти до хрипоты.
— А если и до завтра не починят? У нас сроки горят…
Рита застонала и опустилась лбом на лежащие перед ней листы опросника пожеланий клиента, которые она перебирала уже, наверное, по десятому кругу.