Шрифт:
Пролог
Приговор соседа Иннокентьича был окончательным и обжалованию не подлежал:
— Сгнил твой вяз, Лидуша. Насквозь. Может, год-другой простоит. А дунет посильнее, так он и завалится.
— К-как? — спросила Лидия.
— Это уж как Бог даст. Или чёрт. От ветра зависит. Может, на провода — тогда половина Слободки без света останется. А может, на твой дом.
— Что же делать? — спросила Лидия.
— А что тут сделаешь? Вызывай рубщиков. Они на дерево влезут, аккуратно его, по кусочку, разделают и сами вывезут. Только уж ты, Лидуш, не скупись, зови профессионалов, а не
— Да, да, — Лидия покивала. — Я знаю, дядь Саш. Просто этот вяз… он же прадедушкин. Прадедушка его посадил, когда на войну уходил…
Иннокентьич развёл руками и вздохнул.
— Лидуш, ты, конечно, решай сама. Просто, если он на провода завалится, он полдеревни без света оставит.
Лидия вздохнула. Сосед был несомненно прав. Огромный сук, отколовшийся от фамильного вяза, обнажил страшную для всякого садовода картину: по всей длине отщепа внутри ствола шла чёрная полоса. Крепкий с виду вяз был обречён. И, наверное, если не срубить его сейчас, он упадёт и наделает беды.
Но… сколько Лидия помнила себя, она помнила этот вяз. Когда она была совсем крошкой, летом мама ставила коляску под его ветви, и первое воспоминание Лидии были зелёные листья, пронизанные солнцем. Одним из первых слов, которые она подхватила, было слово «вяз», и она долго называла «вязами» все деревья. А сколько было радости, когда она научилась забираться на него, и залезала всё выше и выше (много позже она поняла, что её древолазные упражнения немало попортили крови маме и бабушке). Когда им было по десять-двенадцать лет, они с подругами на летних каникулах часами сидели в его ветвях, как птицы, и так же щебетали. К ветке, которая теперь обломилась, в незапамятные времена были прикреплены «вечные» качели — покрышка от КамАЗа на цепях: на них качалась ещё мама
Осенью она каждый год следила за тем, как желтеют и облетают его листья, а весной — как пробуждаются почки, как голые ветки покрываются нежно-зелёной дымкой.
Она помнила два десятка семейных баек и легенд, так или иначе связанных с вязом: главная, конечно, была история прадедушки, который посадил вяз перед уходом на фронт, а вернувшись, вкопал у корней вяза трофеи: «Железный крест» и кинжал гитлерюгенда.
Вяз сотни раз провожал её и встречал — когда она отправлялась в школу, когда она бегала на гулянки, когда она уезжала и возвращалась… и в тот раз тоже.
Срубить вяз — всё равно что срубить часть себя.
Дед и бабушка в отъезде — на той неделе она отправила старых в санаторий. Вернутся — как бы их кондратий не хватил при виде порожнего места…
Но ведь он же всё равно умирает, так?
…Когда она оставила заявку на сайте арбористов-рубщиков, она очень надеялась, что Дашка не видит её слёз.
* * *
— Это они? — спросила Дашка.
— Ага. Да… вон, у них на машине Винни-Пух с бензопилой. Точно они.
— Прощай, старый вяз, — с комичной торжественностью произнесла дочка. — Ты был верным талисманом нашей семьи, но ныне пробил
— Дашка, заткнись, а то я сейчас разревусь, — сказала Лидия.
Конечно, вслух она этого не сказала.
Возле ворот стоял грузовик-пикап, на дверце которого был изображён мультипликационный Винни-Пух, летящий на шарике перед деревом. Правда, шарик был закреплён на страховочных ремнях, перепоясывающих тело мёдолюбивого рифмотворца, а обеими лапами Винни держал бензопилу. Возле грузовика стояли два господина, похожих на Винни-Пуха и Пятачка: волосатый бородатый здоровяк и карманный паренёк полтора метра с кепкой. Оба были одеты в рабочие комбинезоны и перетянуты страховочными ремнями; Дашка, выпуча глаза, таращилась на представителей опасной профессии, представших перед ней в боевой амуниции.
— Вот это деревце рубить? — спросил волосатый и бородатый здоровяк.
— Да, — кивнула Лидия.
— М-да. Когда увидел заявку, глазам своим не поверил, — непонятно сказал бородач. — А тебе его не жалко, Ли? — неожиданно спросил он.
Теперь пришёл черёд Лидии вытаращить глаза.
— Ты???
Овцы и бабуины
(Десять лет назад)
Она скользила глазами по строчкам, каждое слово, каждая буква в которых падали ей на сердце расплавленным оловом…
Ну… должны были падать. Она читала приговор своей любви, своей будущей жизни, но не чувствовала… ничего.
Умом она понимала, что случилось худшее, но при этом внутренне оставалась совершенно спокойна.
«Это шок», — подумала она. Она вспомнила, как два года назад у неё на глазах умер отец. Он долго болел, онкология пожирала его, как змея лягушку — не спеша и размеренно. Все знали, что он не выздоровеет, но в глубине души надеялись, что вот ещё, чуть-чуть, попробовать новое лекарство — и болезнь отступит… И, когда она вышла на десять минут из комнаты, где лежал отец, забывшийся тяжёлым сном, а вернулась к его бездыханному телу, она поняла, что это — всё. Но с ней не случилось ничего из того, о чём она читала в книгах: сердце не защемило, слёзы не хлынули из глаз, она не забилась в рыданиях — хотя она любила отца и горевала о потере.
Вот и сейчас.
Ей не хотелось бить кулачками по клаве ноута, заходясь в рыдающем хохоте, не хотелось выть, напиться и побиться головой об стенку.
Она ещё раз просмотрела скриншоты, улыбнулась и нажала кнопку «Отправить»..
Он позвонил через полчаса.
— И что это значит? — заорал он вместо приветствия.
— Это я хотела бы у тебя спросить, — сказала она. — Ты ничего не хочешь мне рассказать?
— Это фотошоп, ты что, не видишь?
Лидия нервно хохотнула.
— А по-моему, это не фотошоп, а скрины твоей переписки из вконтактика с этой овцой Милкой Барановой. И я точно знаю, что это не фотошоп, потому что я лично их скриншотила.
— Я…
— Клюв от воробья. Сашок, я ведь не тупая, к сожалению для тебя, я догадывалась, что она у тебя не «просто коллега по работе». Ладно, мы современные люди… не перебивай!.. если свербит — можешь её потрахивать, но ты ж там такие сопли в сахаре развёл! Тебе самому не стыдно? «Хочу слизывать мёдик с твоих милых малюсеньких титечек»!. — пропищала она голосом вредного малютки-гнома. — А кто у нас «королева римминга»?