Мой плохой босс
Шрифт:
Потому что я дала Антону слово… Что ни с кем, кроме него…
Господи, какой идиотизм.
Ну, ведь нельзя же так, я же ненавижу сама эти проблемы с самоопределением, когда человек хочет, но уверен, “что не может”. И вот пожалуйста — сама сижу в блядской кафешке с дурацкими зелеными скатертями в горох, пялюсь на мужика, по которому сохну два года, а встать и выйти из кафешки, встретить его у его же тачки — нет. Не могу. Не могу вернуться.
Это ведь я — по уши одержима им, а он мной — нет, не очень. Все что было — блажь, каприз избалованного
Можно ли так легко взять и простить его выходку на корпоративе?
Простить — нет.
Примириться с ней — можно. И наказывать его за неё столько раз, сколько потребуется душе.
Но…
К вопросу о наказаниях…
Решился ли Антон? Я уже не смогу без его покорности с ним продолжать что бы то ни было, и меня не устраивает беготня взад-вперед. Было ли ему достаточно времени, чтобы самоопределиться наконец?
Я вот сомневаюсь.
Ну, что такое месяц, если сухо и деловито? Ив бегал взад-вперед четыре года, меняя хозяйку за хозяйкой, пытаясь завязать снова и снова, будто бы в нашем мире мужество меряли по тому, что мужчина встает на колени.
У Зарецкого стаж в теме — двенадцать лет. Двенадцать! Именно на двенадцатый год он, вот такой: искушенный, стойкий, знающий, что ему нужно. В первые годы — наверняка рефлексировал и он. Редкий раб может взять и принять свою голодную до унижения сущность.
И что такое месяц, по сути своей? Пыль. Мелочь. А я еще требовала с Антона мгновенных решений. Он просто не мог мне их дать.
Он выходит. Выходит, и я замираю, глядя на него. Не так уж много я вижу из этого дурацкого окна. Мне кажется или он бледноват? Ну, это его не портит, никак, да и двухдневная щетина очень к лицу моему паршивцу.
Верещагин же, будто и не торопится на работу, останавливается у машины и смотрит на часы, ждет кого-то.
— Два двойных эспрессо со льдом, и в разные стаканчики, пожалуйста, — иной человек бы назвал этот голос “нежным”. Для меня же — будто серная кислота, падающая на голую кожу.
Слишком хорошо я знаю этот голос.
Эва… Дамочка, которой я где-то год мечтала переломать пальцы, чтобы плеть держать было нечем — но… Но мечтала, да. Как и любая брошенка, которая видела своего бывшего жениха рядом с другой бабой. И своего раба — с другой Госпожой. Это было просто двойное попадание.
И что эта кр… красотка тут забыла?
Я бы хотела обознаться. Очень.
Именно Эвелину я видеть не хотела ни в коем случае.
И пусть они с Ивом тоже уже тысячу лет разбежались, пусть я не ненавижу всех последующих его верхних и просто девочек для траха — честно, вырабатывать такой огромный ресурс ненависти лично у меня моральных сил не хватит.
Только Эвелину я все равно не перевариваю. Совершенно. А она еще, как назло последние полгода практиковала именно в Трессе, будто нарочно явилась действовать мне на нервы. Можно было сменить клуб, наверное — даже нужно, в конце концов, душевный комфорт мне дороже, но не хотелось мне отступать с моей территории.
Это она приперлась в мой клуб, это она подкатывала к двум моим контрактникам, это её проблемы.
Она мне не противница, мы совершенно разные. Как мне рассказывали, Эва будто ищет “того самого”, с кем было бы интересно из раза в раз. Ну… Как с Ивом, да, который от неё тоже сбежал.
Сейчас она берет свежих сабов, и если они договариваются — практикует с ними три-четыре месяца, причем часто с двумя-тремя в параллель, потом — они расходятся. Вроде как все довольны, после Эвы мальчики выходят уже худо-бедно обученные, с ними можно иметь дело. Хотя лично я специально узнаю, чтобы в “резюме” моих даже контрактников не было Эвы. Ничего личного. Но донашивать за ней я не собираюсь. Ни-ко-го!
И все-таки как было бы хорошо, если бы я ошиблась и все-таки это была не она, а другая стервочка с до тошноты приторным голоском.
Но нет.
Достаточно только повернуться к барной стойке, чтобы убедиться — да, Эва.
И стоит она, уже развернувшись ко мне, и с насмешливой улыбочкой на губах на меня таращится.
Я даже чувствую себя будто бы застигнутой на месте преступления.
Будто Эва может знать, зачем я торчу в этом кафе по утрам и каким-то образом меня это перед ней компрометирует.
Хотя нет. Ни хрена. И не буду я чувствовать себя как-то не так, проще ответить Эвелиночке взаимностью и просканировать с ехидным видом уже её саму.
Кстати — сканировать есть что.
Сучка напялила какие-то совершенно узкие джинсы, а под черным жакетом — черный же кроп-топ.
Каблучищи, голый живот, обтянутая джинсой задница, волосы налачены, выпрямлены, точно после салонной укладки…
Мамзель сегодня проститутка.
Девять ставок из десяти на то, что у госпожи Эвелины в самое ближайшее время абсолютно не деловая встреча с мужиком.
Так, уважаемые знатоки, внимание вопрос, а какого хрена я трачу свое время на эту стерлядь, если вообще-то я сюда приехала не ради неё. Ну, пусть у меня дерьмовое утро, но у меня вообще-то время Верещагина — строго минут пять, и тратить его на Эвелиночку — абсолютно бездарно выкинуть два часа своей жизни, что я трачу на это гребанное метро, опасаясь, что Антон заметит мою машину.
Я хладнокровно улыбаюсь Эве улыбкой “не-здравствуй, я совсем не рада тебя видеть”, а потом прихватываю ложечкой из чашечки кусочек крем-брюле — десерты в этой забегаловке приличнее, чем кофе, — и разворачиваюсь к окну. Тому самому, с видом на Верещагина.
Он — мой сладкий паршивец — явно компенсирует мне испорченные туфли и Эву. Все так же стоит и чего-то ждет у своей машины. Галстук красивый, яркий… Прямо зовет меня, даром что между нами сотня метров…
Ехидный смешок Эвы я слышу.
Он как наждаком проходится по коже спины.
Он кажется мне слишком контекстуальным, будто имеющим совершенно определенный смысл, но я усилием воли даже не дергаюсь. Не стоит эта дрянь моего внимания. И никакого смысла в её дурацких фырканьях нет.