Мой самый-самый бывший
Шрифт:
Да, бывали разные периоды и в семье, и в работе, жизнь - не шоссе без кочек, и в глобальном смысле я был удовлетворен. Мне было не так много и надо, но, убери хоть один кирпичик - и все посыпется.
Это был мой максимум и минимум одновременно.
Как без Лизы? Как...?
Я не готов даже думать об этом. Пытаться представлять. Она просто есть в моей жизни и все. Как есть у меня две почки. Да, я в курсе, что можно и с одной. Но это инвалидность на всю жизнь. Короткую, неполноценную жизнь.
Я не хочу неполноценную...
Надя сказала, что "ничего не было". Есть надежда, что дальше нас это не уйдет.
Была глубокая ночь. Надя не из тех, кто болтает. Тем более, если пообещала. Мы знакомы давно. И перед ней мне в итоге тоже дико неудобно. Я хорошо к ней отношусь, но не уверен, что она теперь относится ко мне так же.
Но на фоне возможных проблем с Лизой эти мысли просто не состоянии надолго задерживаться в моей голове.
Главное, что будет молчать. Значит надо просто забыть об этом.
Ничего не было...Да.
Все совершают ошибки...Даже самые дебильные...
Сука, все равно как же тошно и потряхивает, а...
Не в силах больше оставаться в нагревающейся от утреннего солнца палатке, выхожу наружу, прихватив куртку с собой. Природа вокруг так совершенна и чиста, что от диссонанса с тем, что снаружи и внутри меня, становится почти физически больно. Вдыхаю звенящий горный воздух, и он словно не втягивается в легкие. Там все забито давящей духотой.
Я не курю, но именно сейчас желание сильное. Бреду к палатке Теймураза, щурясь от яркого утреннего солнца. Снег весело искрит, хрустит тонкой коркой под ногами, сосны вокруг...Небесная лазурь как издевательство. Хочется туч, тяжелой серости, мокрых колючих хлопьев прямо в лицо...Чтобы переключиться на внешнее и не думать.
Стреляю сигарету у сонного приятеля и бреду дальше к ущелью. Разряженный кристальный воздух постепенно заполняет желанной пустотой разрывающуюся от мыслей голову.
Я скольжу взглядом по открывающемуся виду, и мне просто красиво.
Вспоминаю, как мы с Лизой были на этом самом месте пару лет назад. Но это такие светлые моменты, что даже сейчас я не чувствую от них горечи.
Ее улыбка и манящий взгляд выжжены где-то на сетчатке - ложатся фильтром на ультрамариновое небо и редкие облака.
Спускаюсь за скальные выступы за стоянкой и тут притормаживаю. На бревне над самым ущельем, к которому я и шел, уже сидят.
Причем мой Левка. Еще и курит...?!
Так, это что, блять, за фокусы?! Сую добытую у Теймураза сигарету в карман и, хмурясь, спускаюсь по сыпучей тропинке к сыну.
– Эй, ты не охренел?
– интересуюсь, когда оборачивается, - Ты что? Куришь?! С каких пор?!
Сын только хмыкает в ответ и показательно делает глубокую затяжку, от которой с непривычки закашливается до слез. Этот глупый протест так не свойственен ему, что я притормаживаю, смотря малому в глаза.
Левка обычно побаивается меня в таких моментах. Не хочет косячить. А сейчас глядит с каким-то отчаянным вызовом в упор, даже сквозь проступившие слезы.
Внутри тревожно и звонко дергается натягивающиеся струна. У сына взгляд такой странный...
Будто...
– А ты с каких пор тетю Надю прешь, папа?
Дзынь. Струна лопается, рассекая внутри все органы.
14. Сашка
14. Сашка
Внутри образуется плотный вакуум. Закладывает уши. Сердце натурально останавливается, пока смотрю в Левкины враждебно и так беззащитно сверкающие глаза.
Его боль осязаема, и ее причина - я. Невыносимая какая-то правда.
Это ведь мой ребенок! У нас всегда была сильная связь. И мне так легко сейчас впитывать его эмоции.
Они противно позвякивают запредельным напряжением, бегут по венам вместо крови, заполняя каждый несчастный капилляр. Я чувствую их металлический горький привкус на языке, вдыхаю их гарь вместо кислорода.
Не выдерживаю - отвожу взгляд - слишком болезненно. Сложно такое про себя принимать.
И, стоит опустить глаза себе под ноги, как сердце тут же с разбегу ломает ребра и начинает больно частить. Вся кровь приливает к голове. Шумит словно при контузии.
Так, надо что-то делать...
Глупо просто молчать. Это не сон. Это моя реальность. А реальность требует действий.
Покачиваясь, как пьяный, иду к сыну, доставая из кармана сигарету, которую стрельнул у Теймураза. Сажусь рядом с Левкой на бревно. Он отодвигается, чтобы меня не коснуться. Словно я прокаженный. Такая мелочь, а режет глубоко.
Чиркаю зажигалкой, щурясь от утреннего солнца и терпкого дыма раскуриваемой папиросы. Руки заметно дрожат, но даже не пытаюсь это скрывать. Мы оба дрожим так, что, кажется, сейчас раскачаем под собой несчастное бревно.
Левка рядом как натянутая струна. На меня не смотрит, дышит судорожно, глаза болезненно блестят. Весь красными пятнами пошел. И не обнять, не утешить.
Блять...
– С чего ты это взял?
– откашливаюсь, убирая раздирающую сухость в горле.
Левка кидает на меня ненавидящий влажный взгляд.
– Сам видел. Пока ты свечку потушить не додумался. Я поссать вставал, - у него даже слова вибрируют как расстроенная гитарная струна.
Эту дрожь мне слышать дико больно... Сыночек мой. Я не могу пока с этим справиться, не знаю, как себя вести, что говорить. Что?
Мне жутко, что причина его сухой истерики - я. И одновременно даже гордость какая-то ненормальная за него. Так держится. Я не знаю, как бы, будучи таким сопляком, я держался.
Опять не выдерживаю и туплю взгляд себе под ноги. Молчим. Левкино дыхание такое рваное, шумное...
– Это только вчера было. Один раз. Ошибка. Мы с матерью поссорились, и я...
– хриплю наконец не своим голосом после пары глубоких затяжек, - Это больше никогда не повторится...Лёв, слышишь меня?
Срываюсь, повышая тон, хватаю его за плечо, чтобы посмотрел мне в глаза. Сын глядит, будто представляет, как мне в упор стреляет в лоб, и сразу отворачивается. Рывком выдирает рукав своей куртки из моего кулака.