Мой сосед Владимир Путин. Разговор по душам
Шрифт:
А с другой стороны, что ты хочешь: ты – и это объективно – тема; ты – наизлейшая злоба дня как глава неэффективного, загибающегося государства. На приличном, профессионально работающем руководителе интерес не концентрируется. А на тебе – концентрируется. Хорошо это или плохо? Для меня – политпоганка, а для тебя – дареному пиару в зубы не смотрят.
А давай все же подумаем – может, у людей есть какие-то не известные нам принципы? Вот академик Гинзбург перед смертью из принципа запретил себя отпевать. Не хотел над собою духа ладана. У Фазиля Искандера старый наездник, умирая, наоборот, завещал, чтобы над не заколоченным еще гробом дух витал, только не ладана, а лошади; такой был верный лошадник, завещал, чтобы перед тем, как накроют гроб крышкой, через него, усопшего, лошадь его друга-соперника перескочила.
А тут – академик, нобелевский лауреат. Вообще ничего над своим гробом не захотел – ни ладана, ни лошади, ни попа гнусявого, чтобы отпевал, приятно гнусявывая… сявасявывая, никакой иной утешительной хренотени. Ну, такой человек – атеист, решил себе не изменять.
Вот ты, скажем, в своем отношении к религии за раз переметнулся. А потому, что время изменилось, и тебе стало пользительнее верить. А академику было за 90, хотя в таком возрасте даже Лев Толстой был все еще нетверд в своем отношении к Создателю, а может, и готов был окончательно в него поверить ради того лишь, чтобы маетою своей мыслительной в тупик Небытия не упереться. Вот и тебе не хотелось бы упереться в осознание Небытия. А ведь придется. Атеистическое прошлое, скорее всего, отомстит тебе за предательство.
Вот еще немного о принципах, об идеологии, о мыслях… Пенсионерка спрашивает на всю страну: «Когда будет идея, ради которой стоит жить?». А ты опять кашку манную пожиже: «Ради детей… ради семьи… ради будущего…» – и прочее такое, что каждый и так знает. А она тебя, нацлидера, на содержательность проверяла – что еще, помимо общеизвестного, можешь выразить? Она откровенно на государственную психотерапию напрашивалась. Но ты и здесь отдуплился. А мог бы для вежливости и мыслью шевельнуть – глядишь, чего-нибудь животрепещущее и выскочило бы. Не все же листать сборничек готовых лозунгов, креатив можно славливать не только в нефте-газораспределительной сфере.
В «АиФ» № 34 на лицевой странице – школьные фотографии: твоя, Д. Медведева, Т. Голиковой, С. Миронова… Они трое смотрят прямо, как это и свойственно большинству детей, тем более, когда их фотографируют. Один только ты вывернул взгляд на объектив; а вот рыжая собака возле твоих ног – она в естественной позе. Сидел, видно, боком, и тебе человек с фотоаппаратом сказал вдруг: «Вова, снимаю!»; но ты только глаза обратил, поосторожничав всем лицом, а тем более телом оборачиваться. Уже видно: себе на уме; решил, что часть своей сущности, в данном случае – лицо, «раскрывать», то есть прямо выставлять, не обязательно.
В том же номере «АиФ» – твое признание: «Я на самом деле был «шпаной»». Ага, уже тогда, значит, проявились твои претензии на лидерство, но, как можно догадаться, в сфере не мирной состязательности (олимпиады, шахматы и прочее такое), а конспиративно силовой. Тут, чтобы гарантированно побеждать, нужны скрытые преимущества, всякое тайное вызнавательство… Тем сильнее, значит, ты мог затаить обиду на сторонников цивилизованного, скажем так, способа самоутверждения. Шпана утверждается наскоками, обычно чем-то оснащенными; негласно устрашает, если что не так, налетами; умеет быстро исчезнуть в случае опасности или прикинуться невинной. Наверное, все это, особенно последнее, необходимо разведчику как человеку особой, завуалированной миссии. Если очень хочется довлеть, а в открытую не удается, тут в самый раз тайная власть. Судьи и прокуроры в закрытом обществе тоже обладают властью поворачивать закон по-своему. Но далеко не всякий имеет эту склонность – полагать свою волю выше, чем закон. Тугодумные шахматисты с музыкантами, во всяком случае, непригодны. Их законы – правила и ноты. Так что в юристы ты тоже неспроста пошел.
И вот навыки шпаны, образовавшись и облагородившись, тебе и в шпионстве сгодились. Все сошлось: в жизни ты себя нашел (в целом завидный факт – далеко не все себя находят), что и помогло тебе, не оглядываясь по сторонам, дослужиться до директора ФСБ. Это высокий пост, и, уверен, он был пределом твоих мечтаний. Как сказал, исполняя роль жулика в старом фильме «Черный принц», Калягин: «Он так высоко сидит, что из окон его кабинета виден Магадан…». В кресле главособиста тебе надо было от радости прыгать до потолка, потому что это и был твой потенциальный потолок. Первое время ты, наверное, и прыгал, хваля бога за состоявшуюся судьбу. Но потом этого показалось мало…
Тут я тебе расскажу анекдот. В советское время двое беседуют по телефону, и разговор постепенно съезжает на злобу дня. Тот, который поосторожнее: «Вась, может, не стоит сейчас об этом?». А тот, который беспечнее: «Да брось ты, Федя. Если всех таких, как мы, прослушивать, у них ушей не хватит!». Пока Федя думал, чем возразить, вдруг в сети кто-то третий, неизвестный, говорит полногласно, басовито и с расстановкой: «Хватит».
Теперь можно представить, что этот третий был ты – еще на стажировке, перед зачислением в органы. Тебя испытывали на рутинную выдержку, на стойкость нервов; сами экзаменаторы, между тем, тоже слушали, о чем ты не знал, почему и превысил полномочия. Ведь то, что сказал Вася, было неправдой, а ты как молодой советский юрист был еще честен и одновременно горд за Систему, в которую попал: как же так, мол, чтобы у нее да ушей не хватило! Поэтому ты болтунов и наказал за неуважение, чтобы по меньшей мере струхнули. Тебя же самого должны были за прокол отчислить, но, подумав, – в органах тоже ведь не дураки сидят – оценили находчивость: ты, как-никак, нашел способ профилактики масс, чтобы держали язык за зубами. Причем способ эффективный: сказал только двоим, но они, обомлев, разнесут потом изустно многим. Творческий подход к делу, таким образом, оценили.
А теперь 1999-й, из разговора президента Ельцина с Примаковым по спецсвязи: «…Не обессудь, Евгений Максимович, мы с тобой уже не так молоды, чтобы и дальше рулить… Но тут у меня на примете перспективный парень; да ты его хорошо знаешь: Путин. Как ты считаешь? Вот думаю: потянет он роль президента, не потянет? Весь в сомнениях, понимаш… Ты говори прямо: между нами останется. Мы же одни тут». Примаков, зная тебя, Путин, по своему ведомству, стал дипломатично отговаривать президента. (Это лишь моя версия, а правду узнаем году, может, в 2049-м: тебе тогда будет 97, а Примакову – ровно 120.)
Ельцин пуще засомневался, а когда прощались, еще раз спросил: «Так, считаешь, у Путина способностей не хватит?». Примаков, у которого уже иссяк запас дипломатичности, на этот раз ответил прямо: «Не хватит». …И вдруг в строго засекреченной линии раздался третий голос, отрывисто, четко произнесший: «Хватит!». Это был твой голос, Путин – больше ничей. И ты опять здорово рисковал, но если в тот раз от распираемой гордости за Систему тебя просто прорвало, то на этот раз сознательно пошел ва-банк. Как представил себе, что «сообщение с Венерой сделается таким же легким, как переезд из Рыбинска в Ярославль», так и пошел, подхваченный смелостью бендеровской фантазии.
И Ельцин… оценил!
Папа-Ельцин оценил твою вездесущесть во всем, что касается важнейших дел государства, к которым он, уже слегка маразмируя и пугаясь сам даже не зная чего, относил теперь и конфиденциальные переговоры высших лиц. А тут такая неожиданная уверенность… такая, понимаш, вынырливость! Это же и есть гарантия того, что после его ухода на пенсию ничего из-под твоего контроля не ускользнет, никакие неожиданности по черепу не стукнут.
К тому же он любил эффекты и сам был автором иных; например, 1992-й: «Председателем правительства будет… (а никто еще не знает, кого он сейчас, довольный предстоящим эффектом, сиятельно назначит ВРИО)… будет… Гайдар!!».