Мой телефон 03
Шрифт:
– Это ты? – спрашивает она скрипуче и внимательно смотрит черным дагестанским глазом.
– Я.
– В конце смены лишние шприцы останутся, мне отдашь. – Она отворачивается и сплевывает шелуху. Разговор окончен.
– 187-я машина, Миронова, Айна на вызов, вызов срочный!
Подхватываю сумки, бегу к выходу. Через четыре минуты после назначения вызова бригады на станции быть не должно. Перехожу дорогу на красный, машины тормозят резко, со скрипом, сигналят, но я не оборачиваюсь, мне можно. Я – скорая. На парковке с десяток автомобилей. Это пересменка, обычно их не больше
Я скольжу по намерзшему за ночь, подбираюсь к машине, размышляя о том, что сентябрь выдался странным. Айна в машине, хотя, кажется, минуту назад спокойно лежала на своем любимом диване и никуда не собиралась уходить от горки налузганной подсолнечной шелухи и развешанных по батарее носков. Со старыми фельдшерами всегда так: не поймешь, в какой момент и куда они телепортируются. В машине Айна достает очередную горсть семечек, надевает очки для близи, озвучивает адрес вызова и требует «покрутить радио погромче». Водитель, тихий и сиплоголосый, из тех шоферов, которые предпочитают не отсвечивать. Я разглядываю тощую фигуру, выпирающие из-под кепочки уши, вспоминаю, что его зовут Красава-Толян, причем «красава» добавляют, когда под управлением Толи на дороге происходит нечто достойное восхищения или же доезд составляет рекордно короткий срок. Но такое происходит нечасто, стоит отвернуться от Толяна, и о его существовании мозг начисто забывает, едет машина, и ладно. Я отворачиваюсь.
Машина набирает скорость, и вслед за оборотами двигателя мои мысли становятся все обрывочней, а события разворачиваются и сменяют друг друга с частотой, недоступной адекватному восприятию. Идет смена.
94 года, сердце. 7 минут в пути. Старенькая пятиэтажка, деревянные лестницы. Хозяйка – сухая старуха на инвалидной коляске – сидит, завалившись на одну сторону, прикрыв глаза, как очень уставшая птица.
– Где болит, бабуль?
– Сердце… В левое ребро… – Голос – скрипящие половицы.
Оставляю сумки на изрезанном щелями деревянном полу, с опасением присаживаюсь в готовое трухой рассыпаться плетеное кресло. Паспорт, страховой. Пока первый номер проводит опрос, надо успеть записать данные.
– На вдохе усиливается?
– Да.
Айна выбрала себе место поближе к батарее и дневному свету, сняла свои кеды-галоши, закинула ноги на мой чемодан, думает. Снимает и снова надевает очки. Диагноз ясен.
– Это не сердце, продуло тебя. Кеторол ей, Маш. В больницу поедем?
– Это куда?
– На Мирную.
– Далеко. Я обратно не доберусь.
– А родственники?
– Внучка год назад замуж вышла и съехала. За укольчик спасибо.
– Вот здесь распишитесь, пожалуйста.
Выходим на улицу. Недомогание бабушке обезболили, кеторола хватит на полчаса, потом надо выпить еще таблетку или сходить уже в поликлинику, где терапевт пропишет подходящее лечение. До аптеки она не дойдет, до поликлиники тоже. Я больше не увижу ее, скорее всего, а мне порой не хватает
За год их объезжено столько, что мой мозг думает – после они просто перестают существовать.
15 минут в пути. Задержка вызова – два часа. Частный дом, не достроен. Встречает дочь. Женщина в возрасте, значит, мама совсем уже в годах. Пахнет выпечкой, чем-то неуловимо детским. Одиночеством и потерянностью не пахнет, здесь каждый кому-то нужен. Боль есть, тревога, беспокойство. И дети. Да, здесь живут дети.
«Плохо, температура, сердце, болит нога». Глюкоза 7,7, фибрилляция предсердий, бледность, изъязвление левой конечности. Минуту Айна задумчиво смотрит на больную, как будто не видит, а затем внезапно находит ответ:
– В ноге тромб, в сосудистый.
И мы летим по встречке под завывание сирены, легковушки шарахаются в сторону, кто-то гневно сигналит. Я в салоне с пациенткой, Айна на переднем сиденье, это она распорядилась ускориться, вот Толян и едет со светомузыкой. Машину трясет на разбитом асфальте, мимо проносятся многоэтажки, на переходе – красный, носилки скрипят, бледные потные пальцы вцепились в брезент. Спит или без сознания? Считаю пульс, сбиваюсь, трясу за плечо. Нам не подчиняются ни жизнь, ни смерть, а мы вынуждены принимать решения, которые могут спасти, могут убить, но чаще оставляют все как есть.
Хирург в сосудистом интеллигентно опрятен и никуда не спешит. Меняет перчатки после каждого больного, очередь быстро подбирается к нашей. Ему времени для диагностики надо еще меньше, чем фельдшеру Айне.
– Нет тут никакого тромба. Диабетическая стопа.
Отписывает, направляет в гнойную хирургию, это на другом конце города, исключить рожистое воспаление, потом еще куда пошлют. Больше сирену не используем, это когда Айна думала на тромб, намертво перекрывший кровоток в сосуде. От рожи нога в ближайшие два часа не отвалится. Катать пациента из больницы в больницу при нашей работе одно удовольствие, если он, конечно, стабилен, главное – к обеду успеть.
В планшете обновляю статус бригады: «Вернуться на подстанцию».
– Айна, я поесть-то успею?
– Попробуй.
Айна достает свои банки и контейнеры из холодильника, накрывает поляну. На обед у нее каша в одной банке, в другой – фаршированный перец, к чаю варенье и осетинский пирог. Я Айне понравилась. Она меня приглашает угоститься и разрывает пирог на кусочки заскорузлыми пальцами, ножа на станции нет и никогда не было.
– Тебе сколько лет? – Айна резко вскидывает на меня колючий черный глаз с белым пятном на радужке.
– Д-двадцать четыре, – растерявшись, я даже пересчитываю годы, чтобы не соврать.
– Старовата, – бормочет старуха, проворачивая в уме какую-то внутреннюю бухгалтерию. – Гуляешь?
– Что?
– Не, глаз скромный. Вот если нервы… У тебя дистония?
– Откуда вы.
– Переживаешь, сгоришь. Мужика пора заводить.
– Да я на квартиру все никак не. – понимаю, что старуха шутит, пытаюсь улыбнуться, Айна серьезна, сосредоточенна, а на слове «квартира» заметно оживилась.