Мой Уитмен
Шрифт:
Нет сомнения, что это было именно так. Мы видели, что никакого личного честолюбия, никакого карьеризма в характере Уитмена не было. Даже в юные годы он всегда оставался в тени, и безвестность не была ему в тягость. Несомненно, он не написал бы своих самохвальных заметок, если бы не верил в великую миссию, которую на его плечи возложила история.
В этой своей миссии он не усомнился ни разу и, для того чтобы окончательно посрамить маловеров, полностью напечатал в новом издании «Листьев травы» (1856) хвалебное письмо Эмерсона, не испросив разрешения у автора, причем на переплете оттиснул приветственную фразу ил письма.
Это нисколько не помогло его книге. Напротив, ругательства критиков еще пуще усилились. Спрос
Единственным человеком, который верил тогда в счастливую судьбу этой книги, был ее обесславленный автор. Отвергнутый, осмеянный, он один продолжал утверждать, что его книгой начинается новая эра в истории американской поэзии, и воскликнул, обращаясь к Нью-Йорку:
27
«The London Critic». 1 апреля 1857 года.
В ту пору это казалось нелепой бравадой. Но понемногу, начиная с 1860 года, в разных концах Америки стали появляться одинокие приверженцы «Листьев травы». Эти энтузиасты провозгласили Уитмена учителем жизни и сплотились вокруг него тесным кольцом. Впрочем, было их очень немного, и они не имели большого влияния на вкусы своих современников.
Каковы были эти вкусы, можно судить по статье, напечатанной тогда же, в 1860 году, в солидном лондонском журнале «Westminster Review» (октябрь):
«Если бы творения мистера Уитмена, — говорится в статье, — были напечатаны на бумаге столь же грязной, как они сами, если бы книга имела вид, обычно присущий литературе этого сорта, литературе, недостойной никакой иной критики, чем критика полицейского участка, — мы обошли бы эту книгу молчанием, так как, очевидно, она не имеет никакого касательства к той публике, с которой беседуем мы. Но когда книжка, сплошь состоящая из наглого бесстыдства и грязи, преподносится нам во всем блеске типографского искусства, то…» Отсюда для английского критика явствовало, что нравственное разложение Соединенных Штатов чревато роковыми последствиями.
Таков был отзыв серьезного английского журнала о третьем — наиболее полном и тщательно переработанном — издании «Листьев травы». [28]
И все же первая настоящая слава пришла к Уитмену из той же Англии во второй половине шестидесятых годов, причем и там его признали на первых порах отнюдь не те «широкоплечие атлеты из Народа», от лица которых он создавал свои песни, а люди старинной духовной культуры, тончайшие ценители искусств. Открыл его Олджернон Суинберн, последний классик викторианской эпохи. В одной из своих статей он сравнил Уитмена с гениальным Вильямом Блейком, а позднее посвятил ему стихи, в которых обратился к нему с горячим призывом:
28
Правда, прошло одиннадцать лет, и на страницах того же журнала появилась статья профессора Эдуарда Даудена (Dowden) «Поэзия демократии: Уолт Уитмен» (июль 1871). Характерно, что Дауден целый год не мог найти в английской печати приюта для этой статьи. Отвергая ее, издатель Макмиллан заявил, что «не хочет иметь ничего общего с Уолтом Уитменом». Так же резко осудили «уитменизм» и другие лондонские издатели. В журнале «Contemporary Review» статья Даудена была принята и даже сдана в набор, но редакция не дерзнула напечатать ее.
Стихи были напечатаны в сборнике «Предрассветные песни» («Songs Before Sunrise») и озаглавлены: «Вальтеру Уитмену в Америку».
«У твоей души, — говорилось в стихах, — такие могучие крылья, ее вещие губы пылают от пульсации огненных песен… Твои песни громче урагана… Твои мысли — сонмище громов… Твои звуки, словно мечи, пронзают сердца человеческие и все же влекут их к себе, — о, спой же и для нас свою песню».
Вскоре оттуда же, из Англии, Уильям Россетти, член прерафаэлитского братства, написал Уолту Уитмену, что считает его подлинным «основоположником американской поэзии» и что Уитмен, по его убеждению, «далеко превосходит всех современных поэтов громадностью своих достижений». Письмо явно отражало восторженное мнение об Уитмене того круга английских художников, поэтов, мыслителей, в котором вращался автор. Это было мнение и Данте Габриэля Россеттн, и Уоттса-Дэнтона, и Вильяма Морриса, и Берн Джонса, и Мэдокса Брауна и многих других, так или иначе примыкавших к прерафаэлитскому братству. Уильям Россетти обнародовал в Лондоне сокращенное издание «Листьев травы», и это издание завоевало Уитмену таких почитателей среди англичан, как уже упомянутый мною шекспировед Эдуард Дауден, историк итальянского Ренессанса Джон Эддингтон Саймондс, представителей той старинной — якобы «феодальной» — культуры, на которую Уитмен так грозно обрушивался в своих «Листьях травы».
Саймондс об этой книге писал: «Ни Гете, ни Платон не действовали на меня так, как она», — и посвятил ей большую статью, где изображал Уолта Уитмена чудотворным целителем отчаявшихся, потерявших веру людей.
Там же, в Англии, в тех же кругах, нашлась женщина, которая всей своей жизнью доказала, каким колоссально-могучим может быть влияние поэзии Уитмена.
«Мне и в голову не приходило, — заявила она, — что слова могут перестать быть словами и превратиться в электрические токи. Хотя я человек довольно сильный, я буквально изнемогала, читая иные из этих стихов. Словно меня мчали по бурным морям, по вершинам высоких гор, ослепляли солнцем, оглушали грохотом толпы, ошеломляли бесчисленными голосами и лицами, покуда я не дошла до бесчувствия, стала бездыханной, полумертвой. И тут же рядом с этими стихами — другие, в которых такая спокойная мудрость и такое могущество мысли, столько радостных, солнечных, широких просторов, что омытая ими душа становится обновленной и сильной».
Это была Анна Гилкрайст, вдова известного автора лучшей биографии Вильяма Блейка, талантливая, широко образованная, пылкая женщина. Восхищенная книгой Уитмена, она заочно влюбилась в него, предложила ему в откровенном письме свое сердце (которое он очень деликатно отверг), приехала из Англии со своей семьей в Америку и стала лучшим его другом до конца своих дней, пропагандируя его книгу в американской печати.
И это не единственный случай такого сильного влияния поэзии Уитмена. Эдуард Карпентер, английскийпоэт, моралист и философ, в одной из своих статей заявил:
«О влиянии Уитмена на мое творчество я здесь не упоминаю потому же, почему не говорю о влиянии ветра и солнца. Я не знаю другой такой книги, которую я мог бы читать и читать без конца. Мне даже трудно представить себе, как бы я мог жить без нее! Она вошла в самый состав моей крови… Мускулистый, плодородный, богатый, полнокровный стиль Уолта Уитмена делает его навеки одним из вселенских источников нравственного и физического здоровья. Ему присуща широкость земли».
«Вы сказали слова, которые нынче у самого господа бога на устах», — писал он Уитмену в одном из своих восторженных писем.