Моя двойная жизнь
Шрифт:
Зрители, сливаясь в безликую массу, дают волю своим низменным чувствам, хотя каждый из них в отдельности постеснялся бы высказать те же мысли вслух.
Эта нелепая сцена, ставшая посмешищем для публики из-за неестественной игры актера, привела к тому, что репетицию пьесы отложили, и полностью «Отелло» был поставлен на сцене «Французского театра» лишь спустя двадцать долгих лет. Меня к тому времени там уже не было.
Сыграв с успехом Беренику в «Митридате», я вернулась к роли королевы в «Рюи Блазе». Пьеса имела здесь столь же длительный успех, что и в «Одеоне», а публика проявила по отношению ко мне, возможно, даже
Мои отношения с Перреном становились все более натянутыми. Он был очень доволен моим триумфом, который отвечал интересам Дома, радовался великолепным сборам «Рюи Блаза», но предпочел бы, чтобы не я, а любая другая актриса срывала все эти аплодисменты. Моя независимость, мое упорное нежелание подчиняться, хотя бы для вида, страшно его злили.
Как-то раз ко мне вошел слуга и сказал, что какой-то старый англичанин добивается свидания со мной с такой настойчивостью, что он счел своим долгом предупредить меня, несмотря на заведенный порядок.
— Прогоните этого человека и дайте мне спокойно работать, — ответила я.
Я только что приступила к картине, которая меня захватила: это был портрет девочки, державшей в руках пальмовые ветви в вербное воскресенье. Мне позировала маленькая итальянка — восхитительная девочка лет восьми. Вдруг она сказала мне:
— Он ругается, этот англичанин…
В самом деле, из прихожей доносился шум голосов, спорящих на все более повышенных тонах. Я вышла с палитрой в руке, намереваясь выпроводить самозванца, но в тот миг, когда я открыла дверь мастерской, прямо передо мной выросла долговязая фигура мужчины. От неожиданности я попятилась, и таким образом незнакомец проник в комнату. У него были светлые строгие глаза, волосы с проседью и тщательно ухоженная бородка. Он очень вежливо извинился и принялся восхищаться моими картинами, скульптурами, моей мастерской так непринужденно, как будто мы с ним сто лет были знакомы.
Прошло добрых десять минут, прежде чем мне удалось усадить его с просьбой поведать о цели своего визита. Мужчина начал говорить хорошо поставленным голосом, с сильным акцентом:
— Меня зовут господин Жарретт, я импресарио. Я могу помочь вам сколотить состояние. Не хотите ли поехать в Америку?
— Ни за какие деньги! — воскликнула я. — Ни за что! Ни за что!
— Да? Ну ладно. Не сердитесь. Вот мой адрес, не потеряйте его.
Затем, уже собираясь уходить, он сказал:
— Да, кстати, вы скоро поедете в Лондон с «Комеди Франсез». Не хотите ли заработать в Лондоне кругленькую сумму?
— Конечно, хочу, но каким образом?
— Играя в салонах. Я помогу вам сколотить небольшое состояньице.
— О, я не возражаю, если только я поеду в Лондон, это еще не решено.
— В таком случае вы не откажетесь подписать контрактик, к которому мы добавим и этот пункт?
И я не долго думая подписала контракт с незнакомцем, сразу же внушившим мне полное доверие, которое никогда не было обмануто.
Комитет вместе с господином Перреном заключил договор с Джоном Холлингсхедом, директором лондонского театра «Гэти». Они ни с кем не посоветовались, и я сочла их поведение несколько бесцеремонным. И когда нас известили о контракте, подписанном комитетом и директором, я не проронила ни звука.
Перрен, заволновавшись, отозвал меня в сторону:
— Что вы там замышляете?
— А вот что: я не поеду в Лондон на несправедливых условиях. На время гастролей я хочу быть членом труппы с отдельным паем.
Это требование взбудоражило весь комитет. На следующий день Перрен сказал мне, что мое предложение отклонили.
— Что ж, значит, я не поеду в Лондон! Мой ангажемент не обязывает меня к подобным передвижениям.
Комитет собрался снова, и Гот воскликнул:
— Раз так, пускай остается! Она уже надоела нам со своими причудами!
Итак, было решено, что я не поеду в Лондон. Но Холлингсхед и его компаньон Майер думали иначе. Они заявили, что если Круазетт, Коклен, Муне-Сюлли либо я не приедем, то договор будет расторгнут.
Распространители, которые приобрели заранее билеты на сумму в двести тысяч франков, решили, что без наших имен затея не стоит свеч.
Майер, заставший меня в глубоком отчаянии, ввел меня в курс дела. Он сказал:
— Мы расторгнем договор с «Комеди», если вы не приедете, ибо тогда мы прогорим.
Испугавшись последствий своего дурного настроения, я побежала к Перрену и заявила ему, что после недавнего разговора с Майером осознала свою вину, а также невольный ущерб, причиненный «Комеди» и моим товарищам, и добавила, что готова ехать на любых условиях.
Комитет как раз заседал. Перрен попросил меня подождать и вскоре вернулся. Круазетт и я были объявлены членами товарищества с отдельным паем не только на время гастролей в Лондоне, а навсегда. Каждый исполнил свой долг.
Растроганный Перрен раскрыл мне свои объятия:
— О, неукротимое милое созданье!
Мы поцеловались, и перемирие было заключено вновь.
Однако оно не могло продлиться долго. Через пять дней после нашего примирения, часов в девять вечера, мне доложили о приходе господина Эмиля Перрена. Я ужинала вместе с гостями и приняла его в холле. Он протянул мне газету со словами: «Прочтите это». И я прочла в лондонской «Таймс» абзац, который привожу ниже в своем переводе:
«Салонные комедии мадемуазель Сары Бернар в постановке сэра… Бенедикта.
Репертуар мадемуазель Сары Бернар состоит из комедий, одноактных пьес, скетчей и монологов, написанных специально для нее и одного-двух актеров „Комеди Франсез"». Эти комедии играются без декораций и реквизита как в Лондоне, так и в Париже на утренниках и вечерних спектаклях в высшем обществе. Просьба обращаться за справками и заявками к господину Жарретту (секретарю мадемуазель Сары Бернар), в театр Ее Величества…»
Прочтя последние строки рекламы, я поняла, что Жарретт, узнавший о том, что я определенно приеду в Лондон, начал готовить почву для выступлений.
Я объяснилась с Перреном без обиняков.
— Почему вы против того, — сказала я ему, — чтобы в свободные вечера я зарабатывала деньги, раз мне это предлагают?
— Это не я против, а комитет, — ответил он.
— Ах, вот как! — вскричала я и позвала своего секретаря. — Принесите мне письмо Делоне, которое я отдала вам вчера на хранение.