Моя двойная жизнь
Шрифт:
Наша корзина окунулась в теплый от солнца молочный пар. Изумительно! Восхитительно! Ни звука, ни дуновения! Шар почти не двигался. Лишь часам к шести мы ощутили, как воздушное течение подталкивает нас в спину, и полетели в восточном направлении.
На высоте 1700 метров мы увидели сказочное зрелище: толстые белые барашки облаков расстилались под нами ковром, тяжелые оранжевые портьеры с фиолетовой бахромой свешивались с солнца, теряясь в складках нашего облачного ковра.
Без двадцати семь мы были уже на высоте 2300 метров, где
Мы плотно поужинали гусиной печенкой, свежим хлебом и апельсинами. Пробка от шампанского салютовала небу с приглушенным шумом. Мы подняли бокалы за здоровье господина Жиффара.
Пока мы болтали, ночь накинула себе на плечи тяжелое бурое манто, и стало очень холодно. Аэростат поднялся уже на 2600 метров от земли, и кровь бешено стучала у меня в висках. Я была не в своей тарелке и впала в дремоту, не в силах бороться со сном.
Жорж Клэрен встревожился, а юный Годар громко закричал, чтобы меня разбудить:
— Ну-ка, пора опускаться! Бросаем гайдроп!
Этот крик и в самом деле привел меня в чувство. Мне хотелось знать, что такое гайдроп. Я была все еще одурманена сном, и, чтобы растормошить меня, Годар дал мне в руки гайдроп. Это оказалась крепкая веревка длиной в сто двадцать метров с железными крючками на одинаковом расстоянии друг от друга. Мы с Клэреном со смехом принялись разматывать веревку, в то время как Годар, свесившись из корзины, глядел в подзорную трубу.
— Стоп! — внезапно закричал он. — Черт возьми! Сплошные деревья!
И правда, мы как раз пролетали над Феррьерским лесом. Но впереди виднелась небольшая долина.
— Нечего раздумывать! — воскликнул Годар. — Если мы не сядем здесь, то придется спускаться ночью в Феррьерском лесу, а это чертовски опасно.
И затем, повернувшись ко мне, сказал: «Вы не могли бы открыть клапан?» Я так и сделала. Газ вырвался на свободу с насмешливым свистом. Мне было приказано закрыть клапан, и мы качали быстро опускаться.
Внезапно ночное безмолвие огласил звук рожка. Я вздрогнула. Луи Годар достал из своего кармана — подлинного склада всякой всячины — рожок и дунул в него что было сил.
Резкий звук свистка ответил на наш зов, и мы увидели в пятистах метрах под нами человека в форме с галунами, который надсаживал горло, пытаясь до нас докричаться. Мы как раз подлетели к какому-то вокзальчику, и нетрудно было догадаться, что это начальник вокзала.
— Где мы? — прокричал Луи Годар в свой рожок.
— Be… ве… ве… де… — отвечал человек.
— Непонятно. Где мы? — оглушительно гаркнул Жорж Клэрен.
— Be… ве… ве… де… — завопил начальник вокзала, сложив руки рупором.
— Где мы? — пропела я как можно более звонко.
— Ве… ве… ве… ре… — твердил начальник, к которому присоединились все вокзальные служащие.
Мы ничего не расслышали.
Нужно было бросать якорь. Поначалу мы спускались слишком быстро и, поскольку ветер нес нас на деревья, были вынуждены вновь взмыть в небо. Через десять минут мы снова открыли клапан и начали спускаться. Тем временем аэростат переместился вправо от вокзала, и мы потеряли из виду его любезного начальника. «Бросай якорь!» — крикнул командирским тоном юный Годар и с помощью Жоржа Клэрена спустил вниз новую восьмидесятиметровую веревку, к концу которой был привязан якорь внушительных размеров.
Мы наблюдали, как ватага разновозрастных ребятишек бежит за нашим шаром от самого вокзала. Когда мы спустились на высоту трехсот метров, Годар вновь прокричал в свой рожок: «Где мы?» «В Вершере!» — последовал ответ. Никто из нас никогда не слыхал о Вершере.
— Ладно, увидим. Продолжаем спускаться! Эй, вы, — закричал наш командир собравшимся внизу, — держите веревку! Только не слишком тяните!
Пятеро взрослых мужчин ухватились за канат. До земли оставалось чуть более ста метров, и я с любопытством смотрела по сторонам. Ночь размывала очертания предметов. Я задрала голову кверху и разинула рот, увидев, как обвис и сморщился наш полуспущенный шар. Зрелище было не из приятных.
Мы плавно приземлились, избежав встрясок и острых ощущений, которые рисовались в моем воображении. Земля встретила нас проливным дождем.
Молодой владелец соседнего замка прибежал вместе с крестьянами узнать, что случилось. Он предложил мне свой зонтик.
— О нет, сударь, — ответила я, — я такая тонкая, что не могу промокнуть, ведь я прохожу между струй.
Эти слова запомнили и разнесли повсюду.
— В котором часу поезд? — осведомился Клэрен.
— О, у вас есть еще время, — ответил кто-то густым тягучим басом. — Вы сможете уехать только десятичасовым поездом. Вокзал в часе ходьбы отсюда, но в такую слякоть госпоже потребуется не меньше двух часов, чтобы туда дойти.
Я пришла в замешательство и стала искать глазами хозяина замка с его зонтиком, который мог бы послужить мне тростью. Ни у Клэрена, ни у Годара ничего подобного не было. Я уже начала мысленно упрекать исчезнувшего, как вдруг он проворно выскочил из незаметно подъехавшего экипажа.
— Вот, пожалуйста, — сказал молодой человек, — карета для вас и ваших спутников, а вон еще одна для покойного аэростата.
— Клянусь честью, вы нас спасли! — вскричал Клэрен и пожал ему руку. — Дороги-то, наверное, совсем развезло.
— О! — воскликнул молодой человек. — Ножки парижанки не прошли бы и полпути. — И он попрощался с нами, пожелав нам счастливого путешествия.
Через час с небольшим мы добрались до вокзала Эмерэнвилля. Начальник вокзала, узнав, кто мы такие, принял нас очень радушно. Он извинился, что не смог докричаться до нас час назад, когда мы окликали его с борта нашего воздушного корабля. Он предложил нам скромное угощение: хлеб, сыр, сидр. Я терпеть не могла сыр и никогда его не ела, считая этот продукт слишком прозаическим, но я умирала с голоду.