Моя единственная
Шрифт:
Только теперь я осмелился поднять на нее глаза и, завороженный выражением лица девушки, уже не стал отводить их в сторону. Она сидела в такой позе… Мне вдруг подумалось, что, наверное, в такой же позе сидела Клеопатра, выслушивая признания своих знаменитых поклонников. Черт, как жаль, что я не Цезарь и не Марк Антоний, и не могу предложить любимой женщине стать царицей покоренного мной мира! Как жаль, что я всего лишь скромный студент философии с не очень ясными перспективами! Никогда прежде меня не волновали проблемы власти и славы, богатства и могущества; напротив, я искренне верил,
Изящная маленькая ножка, закинутая на другую, игриво покачивалась в воздухе, а я, затаив дыхание перед этим упруго-рельефным чудом, жадными глазами следил за восхитительным маятником. Мне вдруг страстно захотелось упасть на колени и прижаться к ней губами, причем с такой неистовой силой, что я задрожал.
Стоило мне увидеть глаза Натальи, как я мгновенно понял: она угадала мое желание. Угадала — и, устало улыбнувшись, покачала головой.
— Не стоит, Олег.
К чему относилось это «не стоит»? Только лишь к желанию целовать ее ножки или к моему предложению выйти за меня замуж? Я не понял этого, но уныло поник головой.
— Я не готова принять твое предложение, — после небольшой паузы снова заговорила Наталья. — Не спрашивай меня почему и не огорчайся! Ты все равно сейчас не поймешь моих чувств и нынешнего положения…
— А к этому имеет отношение какой-то другой мужчина? — Я прекрасно понимал, что задаю глупый вопрос, хотя в подобной ситуации любой вопрос выглядел бы глупым.
Все! — мне отказали, так что надо вставать и с достоинством уходить. Но, Боже, как же меня тянет к этой девушке, как же невыносима мысль о том, что мне никогда не держать ее в объятиях!
— О нет, — Наталья засмеялась, — какой же ты, оказывается, глупый и ревнивый!
— Но ты кого-нибудь любишь?
— Нет… не знаю… не спрашивай! Я не могу тебе сказать ничего определенного, кроме одного, — я счастлива, что меня все любят! А теперь — прощай.
— Мы с тобой еще увидимся?
— Разумеется, ты забыл, сколько нам еще учиться?
Я поцеловал протянутую руку и быстро вышел в прихожую. И только тут вдруг осознал, насколько же тяжелые испытания меня теперь ожидают. Видеться с любимой девушкой, у которой получил отказ и которая постоянно окружена другими поклонниками… Вздыхать и томиться невдалеке, надеясь получить очередную приветливую улыбку. Не лучше ли самому отказаться от дальнейшего общения и, переборов душевную боль, вернуться к своим прежним занятиям?
Но разве это возможно? Без Натальи мне неинтересно жить, неинтересно заниматься философией, неинтересно и бессмысленно все на свете… А жить бессмысленно могут только сумасшедшие. И что за утешение думать о том, что все переживания рано или поздно пройдут… Разумеется, пройдут, но вместе с ними исчезнет и та надежда на счастье, которой я в этот вечер, кажется, лишился… но навсегда ли?
Мысль о том, что Наталья остается вечером одна и, как только я уйду, сможет позвонить какому-нибудь поклоннику и пригласить его выпить третью из принесенных
Немного потоптавшись в прихожей, я вдруг не выдержал и вернулся в комнату. Наталья продолжала задумчиво сидеть на диване спиной ко мне. Я осторожно приблизился и, глядя на себя в зеркало трюмо, стоявшее у окна, вдруг положил обе ладони на ее обнаженные плечи.
— Что это, юноша! — возмущенно-весело вскричала Наталья, резко меняя тон и вскакивая с места. — Ты, кажется, решил начать боевые действия? Разве я дала тебе для этого хоть какой-нибудь повод?
— Нет, но я…
— Не смей, и немедленно убирайся вон!
Однако я уже успел плотно обхватить ее за талию и теперь, прижав к туалетному столику, на котором попадали все флаконы, пытался притянуть к себе и поцеловать в губы. Наталья упорно отворачивалась, упиралась мне в грудь обеими руками, и тогда я удвоил усилия. В тот момент, когда она высвободила руку, чтобы залепить мне пощечину, я успел наклонить голову и уткнуться своими влажными губами в теплую и смуглую ложбинку между грудями.
— Наталья…
— Да перестань же ты!
Напряженная борьба истощала наши силы. Мы оба запыхались, и поэтому каждая новая фраза давалась нам с заметным трудом.
— Я позову на помощь!
— Зачем? Неужели я тебе настолько отвратителен?
— В данный момент — да!
— Один поцелуй — и я тебя отпускаю.
— Никаких поцелуев!
— В таком случае…
— Ах, так?
Увидев, что даже повторная пощечина не охладила мой возбужденный пыл, Наталья вдруг зло сузила глаза и как-то по-кошачьи резко и сильно провела ногтями по моей щеке, оставив на ней четыре кровоточащие царапины. Почувствовав боль, я оцепенел, разжал объятия и полез в карман джинсов за носовым платком.
Взглянув в зеркало и увидев свою окровавленную щеку, я изумленно присвистнул.
— Да, мой дорогой, — с нескрываемой насмешкой заметила Наталья, — твоя драгоценная голубая кровь пролилась в моей комнате по моей вине… Но, согласись, что ты тоже в этом виноват!
Прижимая платок к щеке, я взглянул ей в глаза и, не увидев там ненависти, снова приободрился.
— Но, получив такую жестокую рану, неужели я не получу и исцеления?
— Что ты имеешь в виду?
— Один дружеский поцелуй…
— Ах, ты опять!
Наталья попыталась увернуться, но я стремительно бросился на нее, снова схватил за талию и, прижимая к себе, ухитрился оттащить от трюмо и повалить на диван.
— Оставь меня, ты отвратителен!
— А ты — прекрасна!
— Не смей!
Последний, самый возмущенный возглас был вызван тем, что в пылу борьбы я ухитрился задрать на ней платье и теперь жадно ощупывал тугие, плотно сдвинутые женские бедра — такие горячие, атласные, возбуждающие…
— Отпусти же меня, скотина! — Наталья произнесла эти слова сквозь зубы и с такой ненавистью, что я начал понимать — еще немного и я перейду ту грань, за которой никакие извинения уже будут невозможны. Но, черт возьми, как можно отпустить эту невероятно соблазнительную женщину, которая чем больше злилась, тем сильнее меня возбуждала?