Моя купель
Шрифт:
Тракторист Захар Перегудов, с которым только что повстречался, чем-то отдаленно напоминает Илью Перегудова, но чей он? Вслух перебираю имена всех Перегудовых-мужчин, кого знал. Шофер молча слушал, потом сказал:
— От старых-то мужиков Перегудовых у нас тут никого не осталось. Всех война смахнула. Без остатка. А Захар — это самой младшей Перегудовой сестры сын. Специально на свою девичью фамилию записала — чтобы, значит, род Перегудовых не кончался.
«Каких хлеборобов вырубила война! — подумал я. — Каким словом можно утешить их жен и матерей?! Нет таких слов, одна боль в груди. Сибирь, Сибирь, как много ты внесла в фонд Победы!»
— Посчитай, ни одного двора в нашем краю не найдешь без похоронок
— Сибирь, Сибирь, — снова выдохнул я.
Мы тронулись тихо, не спеша, с обнаженными головами.
4
Незабвенный художник слова Михаил Пришвин назвал лесные озера глазами земли. Такие глаза есть и в Кулундинской степи. Здесь перед селом Новые Ключи голубеют два озера. Симметрично расположенные по обе стороны узкой гривы, напоминающей переносье, они действительно похожи на глаза какого-то великана, упавшего навзничь среди степи; он смотрит в небо не моргая. Один «глаз» — пресноводное озеро — закрывается на зиму снегом и льдом, а второй — соленое озеро — в морозные дни лишь только туманится, но не замерзает.
Сюда в летнюю пору приезжает много туристов из разных городов страны. Горько-соленое, или, как говорят местные жители, «селитренное», озеро круглое, около трех километров в диаметре. Грязи и вода в нем помогают бороться с таким недугом, как ревматизм. Рядом, буквально в ста метрах, за перешейком раскинулось другое, пресноводное озеро, глубокое, с холодными ключами на дне. Искупаешься в соленом, наберешься соли так, что кожа белая, — беги в пресное, ныряй, отмывайся. Несколько таких сеансов — и, как утверждают сами лечащиеся, наступает облегчение. Вот почему год от года количество туристов все увеличивается. Даже в нынешнее лето я встретил здесь больных из Барнаула, Челябинска и Ленинграда.
Глаза Кулунды... Возле них раскинулись поля колхоза «Путь Ленина». Всего земли в этом колхозе 8000 гектаров. В нынешнем году пахотная земля распределена так: под пшеницу — 3500 га, под многолетние травы — 1000 га, под пары — 1000 га, под ячмень — 500 га, под кукурузу — 50 га. На остальной площади — сенокосные угодья и выпасы: в колхозе — 488 коров, 4000 овец, 103 лошади. Несколько лет назад колхоз приобрел 35 тракторов, 20 комбайнов, из них 6 самоходных, 20 автомашин.
В селе 200 дворов. Кроме того, в Новоключевский колхоз входят два близлежащих поселка, по 40 дворов каждый. Колхозников — 750 человек, из них трудоспособных — 350, пенсионеров — 120...
Эти цифры я списал из блокнота председателя колхоза Федора Яковлевича Никулина еще неделю назад на заседании исполкома райсовета. Туда он приезжал с отчетом о ходе заготовки кормов и, отчитавшись, дал мне полистать свой блокнот, затем сказал:
— Приезжай в Новые Ключи, изведаешь вкус наших овощей. Если понравятся, запасем для тебя на семена кадушечки две квашеной капусты.
— Приеду на уборку пшенной каши, когда созреет просо, — в тон ему ответил я.
Мы знали друг друга с довоенных лет. Перед войной Федор Яковлевич руководил районной школой подготовки колхозных кадров — трактористов, полеводов, — и мне часто приходилось сталкиваться с ним, когда дело касалось оценки способностей молодых специалистов. Нередко мы расходились злыми и, казалось, непримиримыми противниками, но на фронт пошли вместе, забыв прежние столкновения. С фронта его отозвали в конце сорок четвертого года как специалиста сельского хозяйства, и по рекомендации райкома партии он был избран председателем колхоза «Путь Ленина», который теперь укрупнился, объединив земли еще четырех маломощных колхозов. В хозяйстве 35 тракторов и 20 комбайнов — столько было перед войной в Новосельской МТС на все 16 колхозов! Но, по всему видно, Федор Яковлевич не оробел перед такой махиной, руководит с предвидением: 1000 гектаров земли под парами гарантируют урожайность зерновых на этой площади в будущем году; 1000 гектаров многолетних трав — это лечение почвы от ожогов травяным пластырем... И цифры дал списать, надо думать, не случайно.
В самом деле, вот уже который день они будто распирают корочки моего блокнота. В чем дело? Хотел обменяться мнениями по этим записям с Екатериной Ивановной, но воздержался. Нет, думаю, сам доберусь до сути.
Искупавшись в соленом и пресном озерах, я сказал Екатерине Ивановне, что хочу повидаться с Федором Яковлевичем Никулиным и остаться у него денька на два.
— Оставайся, — ответила она, — только один. Наташу и Максима я увезу с собой в мое родное село Чигиринку.
Уже из кабины своей «Волги» Екатерина Ивановна сказала, что Федор Яковлевич вдумчивый, осмотрительный руководитель, но с некоторыми странностями: года три назад, выступая перед собранием колхозников с планом на текущий год, внес предложение — сократить наполовину денежную оплату председателю колхоза. Когда его спросили, почему он выступает против себя, он ответил: «Кто вам сказал, что против себя? Я выступаю за усиление экономики колхоза, членом которого состою».
И вот я уже у него в кабинете. Он ведет длинный разговор по телефону с кем-то из районного производственного управления по поводу каких-то новых форм учета и отчетности о заготовке кормов.
— Новая форма сводок не прибавит нам ни центнера сена, ни килограмма силоса...
Когда закончился разговор, я, глядя на списанные из его блокнота цифры, сказал:
— Здесь не помечено, сколько колхозников из общего числа трудоспособных работает непосредственно в поле и на фермах.
Федор Яковлевич, прищурясь, посмотрел на меня сквозь стекла очков в роговой оправе, приблизился ко мне вплотную:
— Ага, значит, научился читать цифры и угадывать, что спрятано за ними?
— Вроде «один с сошкой, семеро с ложкой». Хотелось бы узнать, сколько с сошкой?
— Есть у меня и такая цифра. Днем и ночью помню ее. С марта месяца шестьдесят пятого начинает чуть возрастать.
— А все же?
— С девяноста двух выросла на сегодняшний день до ста семнадцати. Это непростой вопрос. — Федор Яковлевич вздохнул. — Прибавится один работающий на колхозном поле — и у меня на душе праздник. Большой праздник.
Завечерело. В открытые окна кабинета повеяло прохладой. В селе замычали коровы, телята. Больше телят. Они уже знают свои дворы. Пришли с выпаса — и по домам, там их ждут хозяйки, успевшие за день накопить целые ведра кухонных отходов.
Заскрипели журавли и воротки над колодцами. От пресного озера потянулись вереницы женщин и мужчин с коромыслами, с бочками на колясках. Началась поливка огородов. Словом, село в вечернюю пору вовсе не похоже на дневное. Под покровом сумерек в нем будто оживает какая-то вторая сила, которая не поддается измерению и проявляет себя стихийно, без команд и распоряжений из правления колхоза.
Остановившись перед открытым окном, Федор Яковлевич задумчиво сказал:
— Село большое, двести дворов, а на общественном производстве работают только сто семнадцать человек.
— Что же делают остальные? — спросил я.
Федор Яковлевич открыл свой блокнот. И снова цифры, цифры. И удивительно: 124 двора Новых Ключей как бы отключены от непосредственного процесса колхозного производства. В них живут главы или члены семей, занятые на счетной, писарской, учетной, торговой и прочей канцелярской работе.