Моя Латинская Америка. Заметки бывшего торгпреда
Шрифт:
Видели бы вы, с каким неподдельным изумлением она ответила: «Senor, y eso que importa? Lo importante es aterrizarse… Y si nos paren seran otros vuelos…» («Сеньор, и это Вам важно? Главное сейчас – приземлиться нормально!.. А если нельзя будет лететь дальше, будут другие рейсы…») Мы рассмеялись, а она, видимо не понимая почему, слегка смутившись, добавила: «Si el Dios lo quere…» («Как Бог даст…») И мы почему-то успокоились, хотя надо было бы, наоборот, занервничать. И я подумал: а ведь в том, как и что она нам сказала, было столько латиноамериканского. Какого-то их понимания сути бытия, спокойной подчиненности человека судьбе и воле Всевышнего и даже какого-то облегченного, нетрагичного отношения к возможному уходу из этого мира в любой момент… Si el Dios lo quiere. Как Бог захочет, и нет другого выхода, и все тут… А у самолета была какая-то проблема с двигателем…
С того дня прошло много лет. Закончилась моя загранработа на пылающем континенте, жизнь и работа в России захватила новыми проблемами и заботами, стали взрослыми дети, выросли и уже вступают в жизнь наши внуки. Шесть лет после возвращения я работал в Институте Латинской Америки, потом «управдомом» в созданном мной ТСЖ, но когда пришло время, как говорят, «подводить итоги», то мне захотелось прежде всего поделиться своими мыслями и наблюдениями, опытом, знаниями и ощущениями, испытанными там, в Латинской Америке, рассказать людям об этом не так уж давно открытом для нас мире, его людях. Рассказать, что главное там, что отличает их от нас, что сближает, что может быть интересным сегодня читающим эти строки людям об этом континенте и его народах, о которых написано немало и исследований, и книг, и поэм, зачем вообще России эта Латинская Америка.
Ответы на эти и другие, может быть, более важные для нас сегодня вопросы скоро даст само наше тревожное время, время нового поворота в жизни русского народа и истории России в сторону от навяанного нам зависимого развития и жизни, отказа от навязанных нам ради чужих интересов и в чужеродной форме ценностей, поворота к развитию независимому, к близким нам национально-историческим формам коллективного мышления и действия, веры в коллективный разум и добро в людях, в социальную, а не в индивидуалистическую потребность самого существования человека. Уж слишком много не просто плохого, а какого-то невнятного, не окрашенного ясной и простой целью чужеродного дерьма налипло и продолжает налипать на нашу жизнь. «Во что они превратили мое Перу»? – спрашивал герой романа перуанского писателя Марио Варгаса Льосы, оглядывая после долгого отсутствия на родине огни рекламы на новоявленных высотках Лимы. Зачем эти потомки инков назвали этот желтый напиток «Инка-Кола»? Чужая, все еще набитая чужими словами, захваченная чужеземной рекламой, чужими ценностями, лоснящаяся чужим блеском Москва всякий раз напоминает мне эту фразу из романа знаменитого писателя «Город псов», автор которого на уход из жизни великого Фиделя Кастро вдруг сказал: «История его не оправдает…»
Я думаю, что история оправдает Фиделя, хотя кубинскому народу пришлось немало пережить и перетерпеть за годы своей подлинной независимости от кого бы то ни было. Но она уж точно не оправдает на этот раз русскую интеллигенцию, если мы не сможем сегодня найти, понять и затем убедить и побудить к действию нужную для нашего поворота к новому критическую массу людей, способную громко заявить о себе, объединиться и сбросить, наконец, эту безликую идейно невнятную, космополитическую и заточенную на индивидуализм неолиберальную братию, ведущую нас к поражению в разворачивающейся постепенно на наших глазах третьей мировой гибридной войне. Ведь конечной целью может стать воцарение в мире инклюзивного капитализма, образование вместо самобытных культур и народов некой Всемирной Швабрании со все понимающей и знающей элитой и сытыми, довольными собой и всем на свете, но интеллектуально и чувственно пустыми, управляемыми этой элитой полулюдьми-полуживотными.
В нашем поиске и борьбе с этим ужасом нам нелишне знать и понять, как ведут и вели себя в схожей с нашей ситуацией борьбы за национальное возрождение, и независимость, и достоинство народы Латинской Америки. Потому что если и живут эти многоликие народы кое-где и как-то очень по-своему сносно, то это ими завоевано и в трудах праведных, и в нелегких социальных битвах с колонизаторами и глобализаторами.
Я окунулся в уникальный латиноамериканский мир в эпоху холодной войны в конце 70-х годов, побывав сначала на Кубе в качестве стажера Академии внешней торговли СССР, потом в качестве сотрудника представительства ГКЭС СССР в Республике Перу, потом в качестве торгового представителя РФ в Коста-Рике и Панаме и еще по разным делам и поводам в некоторых других странах. И меня уже давно и сразу очаровал, захватил какой-то общностью душевных струн и настроений, отношения к жизни этот пахнущий чем-то солоновато-сладким теплый тропический воздух, расцвеченные яркими и нежными красками морские и горные дали, то убеленные снегом, то черные, будто недавно вздыбившиеся из чрева земли, а порой мягкие и зеленые Кордильеры, загадочные потухшие и все еще тлеющие дыры вулканов, бескрайние поля сахарных, банановых и похожих на капустные ананасовых плантаций, апельсиновые рощи, кофейные склоны гор, многовековые секвойи и прочие реликтовые деревья-гиганты, возвышающиеся над океаном непроходимой сельвы, лунные пейзажи прибрежных пустынь, скачущие по камням горные и невероятные по ширине и объемам вод равнинные реки, огромные города, сверкающие кострами огней под крыльями ночных самолетов, и все это соединенное, как бы прошитое по всему тихоокеанскому побережью то прямой и стремительной, а то извилистой и трудной ленточкой Панамериканского шоссе, протянувшегося на 28 тысяч километров от североамериканской Аляски и Сан-Франциско до чилийского Вальпараисо и мыса Горн на берегу Магелланова пролива. Это гигантское и самое длинное в мире шоссе прерывается только на 87-километровом пространстве сельвы между Панамой и Колумбией.
С годами работы там, сначала, конечно, по-студенчески изучив, а потом и научившись говорить на их испанском, познав пусть и немногие лоскутки этого многоцветного латиноамериканского цивилизационного одеяла – их музыку, ритмы, стихи, песни, литературу, обычаи, а самое главное, узнав десятки самих латиноамериканцев, – мне, кажется, удалось понять и почувствовать особое латиноамериканское ощущение мира и человека в нем, воспринимать и прощать многое из того, что, как правило, кажется странным и непростительным для нас, например то самое знаменитое «hora Latina», которое может очень сильно отличаться от нашего понимания «прийти вовремя», когда сильно обижаться на опоздание даже на деловую встречу является дурным тоном.
Так пришло ко мне то, что называется «полюбить Латинскую Америку», ее людей, этот коктейль трех культур: западноевропейской испанской, местной индейской и еще одной – африканской. С их мягкой доверчивостью и стойкой обидчивостью на грубость, с готовностью поделиться всем, что есть, и помочь и лежащим на поверхности плутовством в мелочах да и по-крупному, демонстративным гостеприимством и часто закрытостью в глубоко личном, уважением к авторитетам, склонностью к подчинению им и внешним фанфаронством, фатализмом и жертвенностью, трактуемой как неизбежность, и вспыльчивостью, легко переходящей в ярость, склонностью к романтизму и вере, и все это в форме «кабальеризма» или грубоватого
«мачизма» мужчин и изменчивости и непостоянства женских привязанностей с их невероятной готовностью уступить, но и изменить и отомстить за измену. В них как будто сплавлена в единое целое смягченная ласковым тропическим муссоном испанская жесткость и определенность со странной и радостной беспечностью бездумных, безнадежно бедных и непонятно почему счастливых обитателей этих райских Карибов и Полинезий.
Разумеется, все они, люди этой Америки, разные, но и в герое, и в негодяе, в обыкновенном человеке и в каждой выдающейся личности вы найдете некие особые латиноамериканские черты.
«Любить латиноамериканцев» вовсе не означает любить каждого из них, речь идет о цивилизационном отблеске, как бы лежащем на каждом из них, придающем каждому из них, как той стюардессе, летевшей с нами из Панамы в Боготу, свой латиноамериканский, симпатичный мне рисунок души. Конечно, социальная, классовая доминанта в этой латиноамериканской цивилизации имеет тоже большое, часто ведущее значение, но и в бедняке, и в миллионере вы сможете прочесть этот особый латиноамериканский цивилизационный код.
Меня всегда искренне трогало завершение католического рождественского моления и пения в латиноамериканских католических церквях протягиванием руки рядом стоящему или стоящей слева и справа, образуя так единение людей с невольными обменами взглядов, которые уж никак не могут быть злыми, недобрыми. Скажете, католическое лицемерие… Может быть и так, но мне всегда вспоминалось в этих случаях и «возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке», хотя пелось это у нас совсем по другому поводу… В теплые там рождественские латинские ночи двери многих домов в этой Америке стоят открытыми настежь и для соседей, и для друзей. И в них может войти даже оставивший когда-то свою жену и детей неверный отец, чтобы принести в эту ночь под елку своим детям подарки, и тут уж никак не принято устраивать скандалы или сводить счеты… Все смягчается и становится другим, всепрощающим и внимательным к друг другу в эти рождественские латинские ночи…