Моя Латинская Америка. Заметки бывшего торгпреда

Шемелин Юрий

Сейчас, когда я, будучи одно время председателем ТСЖ, сталкивался с проблемой воспитания жителей в духе коллективизма и с задачей ликвидации их безграмотности в жилищной сфере да еще и в условиях отрицательного отношения власти к самоуправлению граждан и быстрого усвоения ими буржуазной мелкособственнической морали, я нет-нет да и срывался иногда на жесткие заявления в духе большевистского подхода к делу. Правда, чаще приходилось сдерживаться. Масштаб, конечно, не тот, но аналогия проглядывается…

Мама и отец уже более 40 лет лежат рядом своим прахом среди тысяч скромных захоронений московского Митинского кладбища, где всякий раз стыдно убирать от грязи и пыли так давно не убиравшуюся ржавую траву и жалкие остатки бывших цветов. Мама была в сознании после случившейся в 1984 году тяжелой, вероятно ненужной, полостной операции из-за

нарушения проходимости кишечника. Мне сказала об этом санитарка, нарушившая все правила и открывшая передо мною отделявшую мамину постель от других простыню, чтобы я приблизился к ней. Отец же, заболевший в 1989 году воспалением легких, настойчиво просил меня немедленно увезти его домой из этой больницы «старых большевиков», где, как сказал ему сосед, «нас убивают», и успокоился только тогда, когда, попытавшись встать, не смог удержаться на ногах и получил от меня уверения, что завтра, 9 Мая, я вновь приеду к нему или за ним. Приехал же я на следующее утро после звонка из больницы уже только за его вещами, и старая медсестра стремглав бежала впереди меня по лестнице закрывать вход в его палату. Морг в праздники был закрыт, а отец умер через несколько минут после моего ухода и так и лежал бездыханный в своей неубранной одиночной палате, пока я не приехал на следующее утро.

Мои родители были коммунистами по убеждению, хорошо знали, часто цитировали и практически использовали основные законы диалектического и исторического материализма. Страницы 30-томного собрания сочинений В.И. Ленина теперь моей библиотеки испещрены карандашными пометками мамы. Среди моих родных от репрессий сталинского периода пострадал только старший брат отца Александр. Член партии эсеров, он партизанил в годы оккупации Дальнего Востока японцами, бежал из японского плена, потом отсидел (по навету: а бежал ли?) какой-то срок, а в 1947 году, работая учителем истории в школе, повесился публично на городском мосту в Уфе в знак протеста против начавшегося нового преследования. Что касается родителей, то я думаю, что если бы они были репрессированы, то восприняли бы это как ошибку и подлость конкретных людей, но не партии и ее руководителей. Так говорили они и многие друзья их комсомольской юности, которые, вернувшись из отдаленных мест в середине 60-х, бывали у нас дома, и чаще всего – на нашей даче в Татарово, в ставшем знаменитым в 2006 году сносами «незаконных» построек садового товарищества «Речник». Кстати, этот кооператив был создан в 1956–1957 гг. стараниями моего отца, секретаря партийной организации Управления канала им. Москвы (канала Москва – Волга).

Сергей Кара-Мурза, автор 2-томного исследования «Советская цивилизация», вышедшего в свет в 2001 году, считал обстановку постоянной войны, противостояния коллективной социалистической идеологии индивидуалистической идеологии западного либерализма главной характеристикой всей истории СССР, а также и одной из главных причин репрессий. Соглашаясь с ним, добавлю, что это противостояние, проходя через человеческий материал, могло приобретать самые разные формы в зависимости от конкретных условий: от пассивности и вредительства и прямых действий на производстве, в армии, в науке, да где угодно, до невинных по сути споров за столом среди близких и родных.

Исторически грандиозная цель, поставленная себе Иосифом Виссарионовичем Сталиным, – построение социализма в отдельно взятой стране, – объективно прогрессивная и уникальная для того времени, не могла не заразить честолюбием взявшегося за ее осуществление человека-лидера. Честолюбия, против которого, я думаю, он внутренне боролся, но не смог до конца искоренить. И, конечно, он боялся, что его политические противники могут вырвать из его рук эту жар-птицу истории, дарованную ему судьбой. Я думаю, что этот страх и почти божественная ответственность за историю человечества и судьбы миллионов людей и породили эту самую загадочную по генезису и самую прогрессивную по целеположению сталинскую жестокую политическую репрессию. Не признавать ее ужасов, а для меня – и участия в работе репрессивной машины хотя бы и не в прямой, а пассивной форме моих родителей, нельзя, но равным образом неправильно и отрицать ее эпохальный исторический результат: создание общества, в котором товарно-денежные отношения перестали быть главной ценностью и двигателем прогресса, где был достигнут объективно наивысший уровень социальной справедливости, обобществления производства материальных ценностей и их распределения.

Возвращаясь к моему генеалогическому древу и детству в Егорьевске, я помню, как моя бабушка Софья кормила меня жареной кровью с луком, которую моя мама по горкомовской разнарядке получала с егорьевской скотобойни, а родившийся в 1872 году дед, Петр Иванович, переставлял вместе со мной на карте СССР красные флажки, отражавшие положение на линии фронта. И еще я помню утро февраля 1943 года, когда он вдруг не проснулся… Конечно, если этот вираж в прошлое закончился бы подтверждением моего предположения, что моим прадедом мог быть обер-офицер Иван Федорович Шемелин, сын купца Федора Ивановича Шемелина, то это выглядело бы весьма симпатично на фоне моих ранних пристрастий к перу и журналистике, а в последние годы – к Латинской Америке, где я работал семнадцать лет в качестве торгово-дипломатического служаки. Подобно тому, как работал мой гипотетический прапрадед. А если нет, то все-таки я из той же фамилии. Пока же продолжаю свои попытки найти и построить ветви моего генеалогического древа.

А из Егорьевска мы переехали в Тушино, тогда это был город Московской области, где я окончил школу. Потом, после окончания МИИТа и до поступления в 1973 году во Всесоюзную академию внешней торговли (ВАВТ), я работал двенадцать лет в системе железнодорожного транспорта, в различных организациях МПС СССР, в том числе в завершение этого периода – преподавателем дисциплины «путь и путевое хозяйство» во ВЗИИТе, Всесоюзном заочном институте инженеров ж.д. транспорта. И только потом, после 3-летней учебы в Академии (ВАВТ СССР), мне довелось поработать в длительных зарубежных командировках в Перу, Коста-Рике и Панаме, а будучи сотрудником соответствующих отделов в ГКЭС и МВЭС СССР и России – и в поездках в Аргентину, Венесуэлу, Чили, Мексику, Кубу, Никарагуа, Сальвадор, Гватемалу.

ВАВТ, который открыл мне дорогу в Латинскую Америку, был и, надеюсь, останется уникальной школой подготовки внешнеторговых кадров. Основные принципы и черты этой школы были заложены еще до войны, когда министром торговли был А.И. Микоян. Главное в них было то, что в Академию принимали только уже имевших высшее техническое образование специалистов со стажем работы по специальности не менее семи лет. «Надо хорошо знать тот товар или услуги, которые ты будешь продавать или покупать», – так говорил Анастас Иванович, и это правило было раньше важнейшим критерием для приема в Академию. Я думаю, этот логичный принцип актуален и сейчас для назначения руководителей отраслей, министерств, государственных компаний, академических институтов, медицинских учреждений всех уровней. И к нему необходимо вернуться.

Не стану здесь приукрашивать социалистическую действительность: старые партийные связи моей мамы, бывшего секретаря Тушинского Горкома партии все равно понадобились для моего приема в ВАВТ, хотя я и выполнил все, как сейчас говорят, квалификационные и формальные требования. Был активным комсомольцем и в двадцать восемь лет, став членом КПСС, получил направление на участие во вступительных экзаменах в Академию от Ленинградского райкома г. Москвы и соответствующую характеристику. Все экзамены – по политэкономии, диамату истории партии и, самое главное, английскому языку – я сдал на отлично. Английский я знал и уже неплохо говорил на нем и даже понимал английскую речь, потому что незадолго до поступления в Академию окончил четыре курса вечернего факультета Московского иняза им. М. Тореза.

Но все это, включая и партийные связи моей мамы, могло быть задействовано только при том самом микояновском условии приема в ВАВТ специалистов-инженеров, определенных списком специальностей. Мне повезло: в 1973 году, году моего поступления в ВАВТ, в списке требовавшихся технических специальностей абитуриентов была и специальность «инженер-строитель железных дорог». К тому времени при содействии СССР на Кубе шла реконструкция железной дороги Гавана – Сантьяго-де-Куба. На очереди была, как казалось, и реконструкция чилийской ж.д. сети, чем потом без нас занялся пришедший к власти в стране Пиночет. Конкурс в Академии был три человека на место, не поступившим, но допущенным к экзаменам разрешалось поступать на следующий год, вторично, возрастной ценз абитуриента был тридцать пять лет. Я был «на флажке этого ценза. Повезло и с языком: в добавление к английскому как второму мне выпал в Академии из-за связки с требуемой специальностью в качестве нового изучаемого языка испанский.