Моя Латинская Америка. Заметки бывшего торгпреда
Шрифт:
По окончании экспедиции Рязанова – Крузенштерна в Японию, на Аляску и Западное побережье Америки мой гипотетический предок продолжал заниматься торговлей: мотался челноком из Кяхты, торгового центра на границе России с Китаем по маршруту Кяхта – Иркутск – Тобольск – Верхотурье – Москва – Петербург с грузами шкурок аляскинского бобра и других мехов. В китайской Кяхте часть бобровых мехов для «диверсификации» груза он менял на чай и другие колониальные товары. Видно, долго он был занят этими торговыми делами, поэтому «Журнал первого путешествия россиян вокруг света» был издан в Петербурге им (?) только в 1816 году и еще долго служил единственным источником первых впечатлений русского человека о Карибах и Латинской Америке, Японии и американской Калифорнии.
Я нашел экземпляр этого журнала-книги в Национальной библиотеке Республики Беларусь и, листая его и делая выписки, подумал: а может быть, сын Федора Ивановича, Иван, действительно стал отцом моего
Мама же родилась в многодетной семье иркутского священника Николая Соколова самой последней, девятой. Ее мать уже в годы Первой мировой войны осталась одна из-за рано ушедшего из жизни мужа (причина его смерти доподлинно неизвестна) и в хаосе гражданской войны уехала из Иркутска в китайский Харбин с то ли с коммерсантом, то ли с белым офицером. Дети остались на попечении старшей сестры Марии. Трудно сказать, как бы сложилась ее и ее братьев и сестер жизнь, если бы не Советская власть, протянувшая руку прежде всего всем обездоленным.
В один из холодных и голодных дней 1920 года моя 14-летняя мама украла на иркутском базаре краюху хлеба и была поймана помчавшимся за ней красноармейцем. Тот, сорвав с нее буденовку, увидел не парня, а девчонку. Он пожалел ее, и она потом стала помогать мальчиком на побегушках в штабе красноармейцев на бронепоезде. Вот так и заронил тот солдат революции в ней чувство справедливости и правоты тех, кто несправедливо голоден, кто «был ничем», но «станет всем».
Конечно, это был только начальный эпизод, а потом было воспитание пионерией и комсомолом, партийная учеба на высших женских партийных курсах в Москве, а потом любовь к высокому красивому комсомольцу, моему отцу, тогда одному из первых вожаков комсомольцев Забайкалья. У них было трое детей, первенец умер малышом, в 1929-м родилась моя ушедшая в октябре 2014 г. сестра Галя. Жили мы тогда в г. Егорьевске Московской области, где мама работала сначала на курсах при техникуме на текстильной фабрике, где стала секретарем парторганизации, а потом горкома партии.
Отец работал в местной газете. На фронт он ушел после военного училища в 1941 году капитаном, вернулся майором. Помню, как он вернулся домой после войны вечером 31 декабря 1946 года с новогодней елкой и подарком маме – тяжеленным зеркалом в дубовой раме, что до сих пор я храню на стене спальни на даче. Я нашел в парке «Патриот» под Кубинкой запись о нем и его наградах, в том числе о награждении его орденом Красной Звезды за мужество в боях под Ельней. Отец был политруком и, хотя окончил лишь четыре класса гимназии, много читал и хорошо знал классиков русской литературы и поэзии. В его фронтовой записной книжке я нашел написанные его рукой стихи Пушкина, Есенина, Симонова, которые он читал бойцам. Там же я нашел копию документа: перевод письма немецкого офицера своему другу в Германию от февраля 1944 года, в котором тот пишет, что «мы бездарно проиграли битву за Крым, но мы сюда рано или поздно обязательно вернемся, и эта райская земля будет нашей». В год возвращения Крыма в Россию в марте 2014-го я направил этот документ в газету «Советская Россия», и он был там опубликован.
В Егорьевске мы жили почти всю войну, если не считать короткого периода времени в эвакуации в Ташкенте, куда маму командировали ответственным руководителем группы испанских детей, учившихся в ПТУ при Егорьевской текстильной фабрике. Старшая сестра мамы, тетя Маруся, была в Первую мировую сестрой милосердия в госпитале Иркутска, ее первый муж, офицер, умер от ран в 1915 году. Вторым ее мужем стал сосланный в Иркутск за подрывную работу в войсках большевик Федор Петров. В доме у Маруси жили и столовались девчонки-телеграфистки из колчаковского штаба. И Федору Петрову, который не случайно познакомился с Марией Николаевной и начал ухаживать за ней, с ее помощью не раз удавалось получать ценную для партии и партизан информацию. После победы над Колчаком Федор Петров входил короткое время в состав правительства Дальневосточной республики, а в начале 30-х они уже с двумя детьми переехали в Москву, где он был назначен одним из заместителей наркома НКПС Л.М. Кагановича. Вторая половина 30-х и война оказались для семьи Марии Николаевны трагическими: в 1936-м от странной, как она считала, болезни умер ее муж, в 1939-м застрелился связавшийся с криминальными кругами ее младший сын Сережа, а в 1941-м пропал без вести ушедший защищать Москву старший, Костя. Тетя Маруся до самых последних дней своей жизни была, пожалуй, единственным родственником нашей семьи, с которой я и моя семья поддерживали постоянные отношения. Перед нашим отъездом на работу в Перу в 1978-м мы съехались с ней по обмену, и она несколько лет жила с нашими дочерьми, как могла помогая им справляться с жизнью без нас. Она умерла в 1984 году.
Мама и ее партийная карьера определили географию и материальное положение нашей семьи на долгие годы. В Егорьевск в 1935 году переехала из Читы вся семья отца. Все мы, 9 человек – родители отца, он, его два брата и сестра Нина, мама, я и моя сестра Галя – жили в Егорьевске в двух комнатах в коммунальной квартире с печным отоплением, общей с соседкой кухней и удобствами на холодном первом этаже. Счастливое было у меня детство, если при таких тесноте и коммунальных трудностях я не помню ни одной ссоры или размолвки в семье. Хотя мне никто этого не говорил, но я думаю, что, возможно, одной из причин этого массового переезда семьи отца было бегство от возможных репрессий. Местные органы старались вовсю, чтобы удержаться у власти и показать это вождю. А мой не из бедных дед, бывший городской чиновник, и его старший сын состояли одно время в партии эсеров. И неважно, что после революции дед ушел со службы, а мой отец по его совету – из гимназии в знак молчаливого протеста против организации в Чите белого движения и что брат Александр организовал и возглавлял крестьянскую дружину для борьбы с семёновцами, японскими и американскими интервентами.
В 1944 году маму включили в состав группы советских общественных и партийных работников, врачей, юристов для расследования преступлений фашизма на Донбассе и в том числе в Краснодоне, где действовали и погибли молодогвардейцы. Возглавляла делегацию секретарь московского горкома партии по пропаганде и агитации Е.А. Фурцева. По просьбе мамы Екатерина Алексеевна рекомендовала ее на работу в быстро растущий подмосковный город Тушино, где тогда разворачивалось производство реактивных двигателей для самолетов. Что такое партийная работа, я хорошо знаю. Просто потому, что не помню почти ничего из моих детских воспоминаний в связи с мамой. Ее почти никогда не было дома. Зато хорошо помню пионерские смены в лагерях того самого тушинского завода, где я проводил все летние каникулы. Однажды кто-то привез к нам на новую квартиру из магазина дефицитнейший товар – пианино, и я помню, как мама буквально прилетела из горкома и заставила отгрузить пианино обратно в магазин.
Мамина партийная карьера нежданно оборвалась в 1954 году. В тот год ее мама, известная мне теперь только по фотографии моя бабушка Ольга, незадолго до своей смерти из далекого, еще не оттаявшего от суровых времен сталинской эпохи Харбина начала разыскивать в СССР своих детей. Откуда же ей было знать, что ее дети во всех анкетах писали, что у них «нет родственников за рубежом», т. е. «лгали партии»? «Валя, – сказала тогда маме Екатерина Алексеевна, – я ничего не могу для тебя сделать, придется с партработой проститься». Так и ушла мама, потом, правда, на партийную 130-рублевую пенсию, успев до того еще и поработать директором Московского текстильного техникума и даже срочно окончить для этого в 50-летнем возрасте заочный пединститут. Нельзя было тогда без высшего специального образования руководить образовательным учреждением… Мама любила меня очень, отец же, сам в прошлом избалованный в семье ребенок, относился ко мне сдержаннее, требовательнее, суше, отдавая себя эмоционально больше сестре моей, Гале, старше меня на девять лет. Он до войны успел, видно, ее понянчить, больше находился с ней рядом в детстве.
Мои родители были шестеренками созданной в СССР партийно-государственной машины, которую философ А. Зиновьев считал самой эффективной из когда-либо созданных систем управления человеческим обществом. Эта уникальная система управления сочетала в себе не только административно-управленческие, но и идеологические, воспитательные и даже нравственно-моральные (кодекс строителей коммунизма!) функции. Эта система создавалась при участии моих родителей в условиях борьбы за выживание неведомой ранее экономической и социальной формации, создавалась она с людьми, большинство которых одновременно нуждалось и в образовании, и в воспитании на принципах общественного поведения. Люди же в своем огромном большинстве были выходцами из прежнего общества, зараженного, как вновь сейчас, частными интересами и принципами. Эта титаническая задача, по моему мнению, не могла быть решена без насилия и, в основном и к сожалению, над еще патриархальным и неграмотным русским крестьянством, да еще в условиях внешнего давления и дефицита времени для нужных преобразований.