Моя любимая жена
Шрифт:
Она поставила бокал на прилавок и взглянула на часы.
— Пора забирать Холли из танцевальной школы.
— Я могу сам сходить за ней, — предложил Билл.
— Ты серьезно? — Бекка дотронулась пальцами до лакированной деревянной ножки лампы, сделанной в традиционном китайском стиле. — Билл, сделай мне такое одолжение. А я еще немного здесь попасусь.
Она вновь потянулась к бокалу и принялась вертеть его в руках, наслаждаясь игрой света. Иероглиф на его стенке казался сделанным из инея.
— Ты, случайно, не знаешь, что означает этот иероглиф? — спросила она.
— Древний символ двойной удачи, — ответил Билл. — Хеппи-энд по-китайски. Как раз для нас с тобой.
— Полная луна! — скомандовала строгая преподавательница танцев, и дети послушно подняли руки над головой.
Билл смотрел на бледное, сосредоточенное личико Холли и представлял ее на сцене в составе труппы Королевского балета. Его дочь прижимала к груди большой букет, восторженные зрители аплодировали стоя, а гордый и счастливый отец вытирал слезы.
— Полумесяц! — раздался голос преподавательницы.
Девочки в розовых пачках и один курчавый мальчуган в майке и белых шортах опустили правую руку. Все, кроме Холли, которая почему-то перепутала руки.
Билл улыбнулся, видя, как она удивленно завертела головой по сторонам и спешно исправилась.
— А теперь — луна ушла.
Балетный класс опустил вторую руку.
Удивительно, но еще год назад Холли была хрупкой тростиночкой, а сейчас она все ощутимее превращалась в сгусток неисчерпаемой энергии. Правда, она уступала сверстникам в росте и в ней еще оставалась знакомая хрупкость. Зато приступы астмы случались все реже и проходили гораздо легче. И Билл уже не опасался, что его дочь может сдуть порывом ветра.
Теперь дети бегали по кругу, размахивая руками. Это упражнение им особенно нравилось.
— Я сказала — ваши руки должны напоминать крылышки, а не ветряные мельницы, — умерила их пыл учительница.
Билл с радостью смотрел на дочь, чувствуя, что она все больше приобретает характер.
После занятий Билл помог Холли снять пачку, трико и балетные туфельки. Повседневная одежда дочери состояла из слаксов, безрукавки и кроссовок.
— Папа, ну что ты со мной, как с маленькой, возишься? — наморщила лобик Холли. — Я сама умею, — заявила она, упрямо пытаясь заставить правую кроссовку налезть на левую ногу.
Бекка назначила им встречу в кафетерии напротив Губэйской международной школы. Столики располагались в кабинках по обе стороны прохода.
— Пап, я хочу рисовать, — заявила Холли.
— Сейчас, ангел мой. Мы найдем свободную кабинку, я достану твой альбом и карандаши, и ты будешь рисовать.
Но вначале Биллу пришлось сдвинуть на один край стола тарелки с недоеденными кексами, смести крошки и вытереть бумажными салфетками липкие следы от кофейных чашек. Только после этого он открыл дочкин ранец и извлек оттуда карандаши и альбом.
— А фломастеры, пап?
Билл послушно достал пластиковый футляр с фломастерами.
— Этого достаточно?
— Угу, — ответила дочь.
Холли было уже не до отца. Она сняла колпачок с фломастера и погрузилась в рисование.
Билл пошел к стойке заказать кофе для себя и сок для Холли, а когда вернулся, дочь заканчивала первый рисунок.
— Пап, посмотри.
На листе красовалось тощее, криво улыбающееся существо в розовом платье с желтыми всклокоченными волосами. Руки и ноги Холли по-прежнему рисовала в виде палочек, но на круглых личиках ее персонажей начинало появляться выражение. Может, Билл ошибался, и Холли станет вовсе не балериной, а художницей? Вторым Матиссом? Или талантом такой величины, который вообще не с кем будет сравнить?
— Восхитительно, ангел мой, — сказал Билл, открепляя пластиковую соломинку от ее пакета с апельсиновым соком. — А кого ты нарисовала?
— Какой ты непонятливый! — досадливо воскликнула Холли. — Это же я! Неужели не видишь?
— Теперь вижу, — смущенно пробормотал он.
Кабинки разделялись невысокими стенками. В соседней громко спорили по-английски двое белых парней в деловых костюмах.
— Нечего и сравнивать Бангкок с Манилой, — заявил один из них. — Тут разница как между командой опытных, тертых профессионалов и сборищем любителей.
— Ну чего ты дергаешься, как обкуренный? — удивился другой. — Я ж об этом и говорю. Не врубился, что ли?
«Англичане», — понял Билл. Судя по их акценту, парни родились не в Лондоне.
— В Маниле тебе за так дадут во все дырки, — продолжал первый. — А в Бангкоке девки сначала захотят взглянуть на твою кредитную карточку и только потом — в штаны.
— Пап, я еще нарисовала. Посмотри. — Довольная Холли подала ему рисунок с другим тощим существом, но повыше. На круглом лице человечка застыла дурацкая ухмылка. — Это ты, пап. Ждешь меня.
По проходу кафетерия шла улыбающаяся Бекка. Заметив своих, она вошла в кабинку, поцеловала обоих и выдвинула себе стул.
— Какие картинки!.. Билл, что-нибудь случилось?
— А вот Гонконг в добрые старые времена дал бы сто очков и Маниле, и Бангкоку, — продолжал один из парней.
Их разговор становился все громче. Холли с головой ушла в рисование. Бекка ошеломленно глядела на мужа, тупо уставившегося в стенку.
— Мой дед Пит попал в Гонконг в самом конце войны. Так знаешь, ему там отсосали прямо через колючую проволоку.
Парни засмеялись.
— Ты серьезно? — с оттенком недоверия спросил второй. — Он что, подошел к проволоке, спустил штаны и просунул своего петуха?
— Дед у меня никогда не врет. Он служил в пограничном отряде. Тогда с китайской стороны беженцы в Гонконг перли почем зря. Вот наши и поставили кордон, проволоку натянули, и все такое. Пока стоял в карауле, кайф словил. Отсос был — по самые яйца. И всего за шиллинг.
— А тогдашний шиллинг — это много?
— Билл! — окликнула его Бекка, но муж ее уже не слышал.