Моя (не) на одну ночь. Бесконтрактная любовь
Шрифт:
— Ты там есть? — позвала тихонько. — Правда есть?
Можно было позвонить Данке, сестренка бы порадовалась. Можно было написать подругам, они тоже за нее переживали. Но сейчас в мире был один единственный человек, с которым Оле хотелось бы поделиться. С остальными потом. Она потом всем все расскажет.
Протянула руку и взяла с тумбочки фотографию. На экран телефона вывела фото Аверина в домашних штанах и футболке. Он сидел за барной стойкой на своей кухне с чашкой кофе и говорил по телефону, а она его фотографировала.
Так и уснула, прижав
— Видишь, мне рыба снится, — сказала Аверину, лежащему рядом на шезлонге, — это к беременности.
Костя повернулся, открыл один глаз и лениво сказал:
— Милая, если сон вещий, то он обычно снится до того, как ты узнаешь, что он предсказывал. Так что успокойся, это просто рыба. Возможно, она снится к встрече.
На следующий день, придя в клинику, Оля узнала, что Давида выпустили из тюрьмы за отсутствием состава преступления.
Глава 30
Ольга шла по длинному коридору клиники и даже приблизительно не могла себе представить разговор с Давидом.
Костя настаивал, что сам с ним поговорит, и вполне возможно, так оно и произошло. Но Оля считала, что Давид заслуживает объяснения.
Нет, она по-прежнему не чувствовала перед ним вины, особенно сейчас, когда у нее появилась своя тайна. Крошечная, невидимая, но такая дорогая, что слезы выступали каждый раз, стоило Оле о ней подумать. О нем. О ребенке.
Она не подозревала, что настолько сойдет с ума. Хотелось все время держать ладонь на животе, как будто так можно было что-то уловить — дыхание или сердцебиение.
Странно, Оля хорошо помнила Данкину беременность. Они все вместе переживали, но сейчас то, что происходило с ней, казалось уникальным. Исключительным. Необъяснимым. Чего ни с кем никогда не случалось. А случилось впервые и только с ней.
И Ольге казалось, достаточно только сказать Данилевскому: «Давид, прости, я беременна», — и все встанет на свои места. Больше не понадобятся ни слова, ни объяснения.
Проблема в том, что Оле не хотелось делиться своей тайной с Давидом. Ни с кем не хотелось. Ей казалось чуть ли не кощунством сообщить о ребенке другому мужчине прежде, чем о нем узнает Костя.
Он отец, он первый имеет право. Но в глубине души Оля боялась. Это для нее чудо. Это она несет себя как хрупкую вазу, которая может разбиться от одного неосторожного движения. Станет ли для Кости ее ребенок таким же чудом?
Конечно, Оле хотелось, чтобы стал…
Она вошла в просторный холл с мягкими диванами и большим панорамным окном. Давид сидел в своем передвижном кресле у окна, вперившись в одну точку, но стоило ей войти, тут же развернулся и двинулся навстречу.
— Оленька!
Она пытливо всмотрелась в его лицо и не обнаружила ничего кроме спокойной безмятежности. Ладони расслабленно лежали на ручках кресла, но Оля все равно вздохнула. Потому что понимала — просто не выйдет.
— Здравствуй, Давид, — ответила ровно,
Он не взял ее руку, чтобы по обыкновению поцеловать, и Оля сцепила их за спиной.
— Я хочу попросить у тебя прощения, Оленька, — все с тем же невозмутимым видом сказал Давид, — за то, что впутал тебя в эту историю. Я не думал, что все так сложится, сплетется одно с другим. Надеялся, что смогу разрулить, и что мы… Прости.
— Это ты меня прости, Давид, — начала Оля, но он ее перебил.
— Тебе не за что просить у меня прощения.
— Как это нет? Есть, — заговорила она с пылом. — За ожидания, которые я не смогла оправдать. И за обещания, которые вынуждена взять обратно.
— Ну что ты, — Данилевский переплел пальцы перед собой, — разве за любовь извиняются?
— Что? — не удержалась от удивленного возгласа, и Давид усмехнулся. Подъехал ближе и взял ее за руку.
— Оля, ты правда считаешь, что для меня ваши отношения с Авериным оказались неожиданностью?
— У нас не было отношений, — попыталась она возразить. — В смысле, раньше. До того, как вы нас высадили у зимовки.
— Видимых — да, наверное. Но ты никогда не пробовала наблюдать за вами со стороны? Смотреть записи с камер, к примеру?
Оля удивленно мотнула головой.
— А ты посмотри. Увлекательное зрелище. Редкое, я бы сказал.
Только собралась уточнить, что Давид имеет в виду, как он пояснил сам.
— Взгляды. Вы так смотрите друг на друга, как будто в вас вшиты разнополярные магниты. Когда один начинает говорить, второй будто вбирает каждое слово, независимо от того, о чем идет речь. Пусть о какой-то ерунде. Это видно даже тем, кто с вами незнаком. Я понял это сразу, еще когда вы приезжали ко мне в замок. Я никогда не видел, чтобы взгляды были такими красноречивыми.
— Зачем тогда… — почти шепотом проговорила она. — Зачем тогда ты начал все это…
— Я пытался дать нам с тобой шанс, — ответил Данилевский, — только прежде хотел убедиться, что между вами все кончено. Что он тебя отпустил. Я не готов был рисковать своим сердцем, Оленька. И твоим тоже.
— Моим? — прошептала она, потянув руку, но Давид не отпустил.
— Да, и твоим. Ты из тех женщин, ради которых можно отказаться от всего. От состояния, от положения, даже от семьи. Порой без возврата обратно, ты понимаешь, о чем я?
Она завороженно кивнула, и Давид продолжил
— И ты тоже такая, если скажешь «да», если дашь слово, будешь верной ему до конца. Но вдруг потом поймешь, что нет чувств, то ни за что не отступишься. И сгоришь на алтаре собственного чувства долга. Я хотел от тебя любви, а не признательности. И уж тем более, не жертвенности.
— Значит… Ты специально поселил меня в один отель с Авериным? Ты специально столкнул нас лбами?
— Я хотел посмотреть, что изменилось. И оказалось, ничего. Как только он появился в холле отеля, ваше магнитное поле начало глушить все вокруг. Я уже тогда понял, что проиграл, — он развел руками.