Моя подруга всегда против
Шрифт:
– Вот спасибо!
– Ты симпатичный, потому что добряк и умница, непрактичный, немного странный, всегда кажется, что у тебя в голове бродят какие-то дикие мысли, которыми ты ни с кем не делишься, но главное для Урсулы, что ты любишь ее не за то, что она копия тебя, но за то, какая она есть на самом деле.
– Пэл, – сдавленно прошептал Ру, – дай обнять тебя.
– А вот Ру, – продолжала Трейси, – совершенно шизанутый козел.
Ру рассмеялся:
– Не пытайся отрицать, детка, тебя неудержимо притягивают дикие мысли, которые бродят у меня в голове.
Трейси тоже рассмеялась и показала Ру язык.
– Ну ладно, – снова заговорил Ру. – А как у нас обстоят дела с гнусными сплетнями? Человек с большим членом больше не звонил?
– С большим членом?.. А-а, нет, не звонил. Недоразумение
– Большой член не имеет значения? – ахнула Трейси. – Теперь моя очередь учить вас уму-разуму, мистер Далтон.
Мы болтали еще минут двадцать, но цитаты из Джейн Остин в разговоре больше не фигурировали.
Некоторые темы сразу становятся ценной недвижимостью в голове – они прочно и настырно занимают удобные участки на самой поверхности сознания. Как и в реальной жизни, обитатели столь престижных участков пролезли в первые ряды, пользуясь грязными методами. Гимн – другого слова не подберу – большому члену в исполнении Трейси против воли не давал мне покоя даже вечером, когда я принимал душ перед сном. Опустив глаза, я только и мог, что пожимать плечами: «Ну и что, под таким углом он всегда выглядит короче». Но сколько раз ни повторял я про себя эту фразу, она ни на секунду не развеивала злокачественные сомнения. Не то чтобы мне казалось, что он бесспорно мал, но гордиться его «внушительностью» тоже не приходилось. Так и проживу всю жизнь, сознавая, что член у меня так себе. Мне срочно требовалась моральная поддержка. Унылый человек – легкая добыча, и вот уже вторая мысль, выползшая из первой, нацелилась дать мне пинка: предаваясь грустным раздумьям от созерцания собственного члена, я заметил, что у меня появился живот. Не бурдюк, обвисший от многолетнего пожирания картошки и рыбы во фритюре, и не выпуклый шар, из-за которого не видно, если только не нагнуться, собственного невзрачного пениса, но определенно животик. Последний раз, когда я туда смотрел, никакого живота не было, нижний край грудной клетки соединялся с лобком отвесной стеной. Теперь между ними возникла небольшая, но заметная выпуклость. И откуда она взялась? Заядлым едоком меня не назовешь, ем я мало и аппетит свой не провоцирую – большую часть дня провожу за компьютером, на физические упражнения не отвлекаюсь. За что мне эта страшная несправедливость! Может, в животе аккумулировалась энергия? Вряд ли. Погоня за взломщиком показала, что запасов энергии хватает на забег длиною в двадцать метров, после чего ко мне приходится вызывать реаниматоров.
По милости моего тела из душа я вышел далеко не в боевом настроении. Урсула уже лежала в постели, я скользнул к ней под одеяло. Она читала книгу «Uber alle Grenzen verliebt – Beziehungen zwischen deutschen Frauen und Auslandern» («Любовь не ведает границ: отношения между немками и иностранцами») с карандашом в руках и то и дело что-то подчеркивала. Книгу Урсуле прислали родственники в одной из многочисленных «благотворительных посылок». Примерно раз в месяц ей приходила из Германии посылка размером в две обувные коробки. Родители, братья, сестры, друзья и просто доброжелатели набивали их всякой всячиной, которую, по их сведениям, невозможно было достать в Англии, – печеньем, мылом, шоколадом, свечами и гигиеническими тампонами. Иногда они подбрасывали фотокопию отчета Евросоюза о состоянии британских пляжей или вырезку из «Зюддойче Цайтунг» с жуткими подробностями о том, что все мясные продукты в Англии делаются в темных подвалах, залитых нечистотами, из разлагающихся собачьих трупов руками отбывающих заключение сексуальных маньяков, специально отобранных за наличие незаживающих язв и ураганной дизентерии.
Общеизвестно, например, что Англия с пятидесятых годов занимается разведением хулиганов и пропагандой сваливания отходов прямо на улицах. Германия чище Англии, уровень жизни выше, правительство и люди, как правило, лучше воспитаны, у них больше совести, крепче трудовая дисциплина, они вежливее и, наконец, просто добрее. Все в Германии лучше, чем в Англии, кроме поп-музыки; в этой области у Англии имеются несомненные таланты, а в Германии, к моей радости, царит безнадежный отстой. Признаю, в Германии жить лучше, и я первым готов вдалбливать этот постулат в головы тех,
– Чего тебе? – подозрительно прищурилась Урсула.
– Мне? Ничего.
Урсула загадочно хмыкнула, но сползла пониже и положила голову мне на грудь, не отрываясь, впрочем, от книги, которую примостила на животе. Вместе с ней я пробегал глазами страницы, не переставая гладить ее волосы. Мой немецкий, на котором я, что называется, «умею объясниться», – одна досада. Понимать треть из прочитанного – еще хуже, чем не понимать ничего.
– Что означает Duldung?
– Терпимость.
– Ага… A einklagbare?
– Э-э… то, что можно вернуть через суд.
– Ух ты… Как ты думаешь, хер у меня достаточно большой?
– А это где написано?
– Шутишь? Очень мило. Я просто спрашиваю: как ты думаешь, хер у меня достаточно большой?
– Мне не нравится это слово. Не можешь сказать «конец»?
– А мне «конец» не нравится – звучит по-детски или как в комиксах. Зато «хер» – грубо и первобытно. Это неистовый, до одышки, исступленный секс, от которого меркнет сознание. А «конец» – то, над чем хихикают двенадцатилетние девчонки. От «конца» всего один шаг до «писи», и, если этот шаг сделать, секс можно смело заменять лабораторными пробирками. Кроме того, член-то мой, как хочу, так и называю. Ты же заставляешь меня говорить «грудь».
– Потому что «сиськи» – просто мерзость.
– Ошибаешься. «Сиськи» – секс в чистом виде. Речевой аппарат издает глухой свистящий звук – вкрадчивый, но отчетливый, который заканчивается коротким, решительным «ки».
– Ой, перестань, я возбуждаюсь.
– А «грудь», с другой стороны, всего лишь устройство, производящее молоко для грудных детей.
– Глупости. «Грудь» – это красота, а «сиськи» – то, что английские бабы вываливают наружу во время попоек.
– Ты не права. Разумеется, это твоя беда, не вина, но ты не права.
– Когда ты говоришь «ты не права», я это еще могу пережить. Но ты вставил гадкое, вальяжное «твоя беда, не вина» – а вот за это я буду лупить тебя по морде, пока не сдохнешь.
– Ты превосходно говоришь по-английски. Твое понимание языка поразительно, но все же иногда ты допускаешь ошибки…
– Какие ошибки?
– Ну, бывает…
– Какие именно?
– Э-э… так сразу в голову не приходит.
– Ы-ых!
– Ладно, ладно, ты никогда не делаешь ошибок. Господи! Но все же ты не можешь почувствовать язык на инстинктивном уровне.
– Мы оба предпочитаем говорить «дырка».
– Это правда. Но иногда ты нет-нет да вставишь «вагину». Это ужасно. Просто ужасно. Вагина – медицинский термин, его использование в решающий момент может пагубно на меня повлиять.
– А чего ж ты раньше молчал?
– Удобного момента не нашлось.
– Ладно. – Урсула закрыла книгу и положила ее на тумбочку. – На будущее запомню, что лучше не говорить «вагина». Спокойной ночи.
Она поцеловала меня в щеку и выключила свет.
– Погоди. А как же мой хер? – Я снова включил свет. – Ты не ответила. Пытаешься уйти от вопроса?
– От какого вопроса?
– Я тебя спросил, достаточно ли он большой.
– А-а. Нормальный. Давай уже спать, а? – Урсула опять выключила свет.
Тесно прижавшись, мы оба лежали на правом боку, так что я обнимал Урсулу и тыкался носом в ее ухо. Наше дыхание окатывало нас теплыми размеренными волнами.
– Ты так сказала, чтобы отделаться?
– Что? А-а, нет, конечно, нет. Правда, конец у тебя нормальный.
– Ну хорошо.
Я сжал руку Урсулы и несколько минут не тревожил ее, но, в конце концов, решил уточнить.