Моя преступная связь с искусством
Шрифт:
«Это мама», — сказал Билли негромко.
«Нет, это не твоя мама; это знаменитый портрет и его нарисовал известный художник. Твоя тетя даже стала любовницей этого портретиста, когда еще была молодой, в тысяча девятьсот тридцать первом году», — сказал Феррара. «Да вот, посмотри, здесь написано ее имя — Мимма!»
«Это мама, а эти буквы я сам написал. Там написано Mamma. То есть это совсем не Мимма», — возразил Билли. Брови его поднялись и он, похоже, сам удивлялся тому, что вдруг они завели этот спор.
Слово «мама» звучало неожиданно мягко в прежде хриплых устах, и Паскаль подумал, что это, наверно, непросто: всю жизнь,
«Нет-нет, я видел этот портрет в Интернете и там было написано, что это авторесса Мимма», — с уверенностью сказал Феррара, и Паскаль заметил, что Билли засомневался. Неуверенность замелькала в его водянистых глазах. Он нетвердо стоял на своих черных ногах и его руки дрожали.
Билли стоял в нерешительности, и Паскаль видел у него на лице движение мысли, губы его чуть шевелились, а лоб напрягался, как будто он пытался найти подтверждение своим заявлениям, но никак не мог найти то, которое сразит посетителей наповал. Поскольку опровержения не находилось, маятник его мысли, кажется, начал склоняться в сторону заявления гостя и в сторону того, что на портрете действительно была изображена не его мать, а тетя Мимма.
Они вышли: лысый профессор Феррара в сандалиях и безупречно отглаженном бордовом поло и помятый, взмыленный и неловкий краснощекий Паскаль в белой, слишком тонкой, почти прозрачной рубашке; Паскаль-почтальон, который долго теперь будет мучиться, полагая, что п о ходя, невзначай поселил сомнение в душу готовящегося умирать человека… терзающийся от того, что они с профессором нагрянули в квартиру бедного Билли, чтобы дорисовать свое древо, и почти отняли все, что у Билли осталось; у Билли, самого забитого и незначительного родственника на их генеалогическом древе, родственника, у которого они своими словами отняли любимую маму, и, сами не желая того, усилили забывчивость и так впадающего в маразм человека, полностью перерисовав и изувечив — мимоходом, будучи случайными любопытствующими изыскателями, которым до всего есть дело, и до червей, и до людей — до боли знакомый сыну портрет.
ноябрь — декабрь 2008
Совы Вей-Вея
На круглом выставочном павильоне висел прямоугольный плакат. Фрида, подойдя, пригляделась. Слова «вы здесь», начертанные несомневающимся оранжевым карандашом, дали надежду. Конечно, не Фрида, а Рита. Не выговаривая американское «р», она и путала, и одновременно пугала желавших познакомиться с ней. На вопрос «Арита?» отвечала «да»: поскорей отвязаться. И даже когда уточняли «так все-таки Фрида?», кивала. Соглашалась на все имена.
Миопично и сколиозно нагнувшись, она прочитала: «Площадка номер четыре: природные материалы, увлекательные проекты с детьми». Затем, с меняющимися начальными буквами в имени, долго шла, мимо разрушающихся, перманентно починяемых корпусов, мимо неопределенного цвета домов, где нуждавшиеся в покраске места были отмечены слабо-голубыми овалами, мимо несовременных и даже несвоевременных в воскресный день тракторов, мимо передвижных, закрытых на замки, туалетов, мимо серого, бледного четырехэтажного здания, где пожарные лестницы обрывались на уровне третьего этажа. Страдая
Солнце палило. Дочь и сын плелись за ней: нелюдимая Фрида хотела, чтобы они научились играть с другими детьми.
На поляне под цифрой четыре были навалены шишки и сучья. Девочки плели изделия из осоки. Мальчики поддерживали сооруженный из пенька и осинных обрубков неустойчивый стол. Дочка и сын Фриды не знали, чем им заняться, встали рядом с незнакомыми сверстниками. Те рылись в песке. Закончив, брались за ланч. Бутерброды в крошках земли. Вмятая каблуком в черную ямку белая булка. Неподалеку человек с голым черепом рассказывал о себе. «Я кавалерист» — пояснял он женщинам, втиравшим крем в покрасневшие плечи.
Мальчик в болотистой тишотке в разводах, плюхнувшись на траву рядом с матерью, пил из фляги, которую она ему подала. Остальные, как муравьи, таскали жерди и камни. «У меня болит голова». Мать ответила: «Но ты же гордишься собой — смотри, сколько всего понастроил». Сын повторил: «Но у меня так болит голова». Мать снова сказала: «Сколько тебе удалось сделать сегодня! А теперь посиди в тени, отдохни».
Мальчики наконец придали равновесие столику. Только они переключились с поделок из древесины на камни, как тот снова упал. Девочки смастерили шалаш и протискивались в него всей гурьбой, роняя с «крыши» еловые ветки.
В соответствии с замыслом взрослых, дети учились общаться с природой.
Вверх никто не смотрел.
Поправив панамку на сыне, Фрида увидела чету пенсионеров с картой в руках. Они подошли прямо к площадке. Миопично и склеротично изучая путеводитель, старики что-то пытались понять. После короткого обсуждения, взглянули куда-то вверх, засмеялись и отправились дальше.
Подошла другая чета. Эти пенсионеры, как и дети, были в панамах.
Арита-Фрида задрала голову вверх.
На высоком дубе, под которым мужчина рассказывал женщинам о жизни лошадей и солдат, висели бочонки. Они напоминали керамические пробки от замыкания, чудовищных размеров бельма из глины, гигантские поплавки.
Пока глаза Фриды-Ариты добрались до последнего, девятого, бело-голубого бочонка, голова закружилась. Вот где бы пригодился оранжевый карандаш, не знавший сомнений. Воткнуть в землю, опереться будто о палку. Есть люди, которые не колеблясь, умеют рисовать стрелочки, направляя других.
На входе в парк она тоже взяла путеводитель по необычной, на открытом воздухе, выставке, хотя и опасалась, что из-за проекта с детьми до нее не дойдет. Сейчас достала и сразу заметила звездочку рядом с цифрой четыре: это значило, что прямо на этой полянке, где ребята знакомились с шишковатой, узловатой, косматой природой, находилось произведенье искусства.
Оно называлось «Дупла для сов».
Фриде вспомнилось недавно прочитанное интервью.
Пятидесятипятилетний скульптор Ай Вей-Вей говорил, что детей никогда не хотел, просто жил и лепил разные штуки, но когда от него неожиданно забеременела ассистентка, он ее подбодрил: «Ну конечно рожай». «Совы — особый символ в Китае. Они спят приоткрыв один глаз и все их боятся, а я испытывал перед ними благоговение с самого детства. Вот и сделал для них эти дупла, копии характерных горшочков династии Мин. Пусть прилетят!»