Моя преступная связь с искусством
Шрифт:
Я пошла на концерт. В зале было темно: по потолку шарились светлячки; как прожекторы со смотровой вышки, метались лучи; беглецами шарахались пятна. Усиленный колонками звук был такой запредельный, что голова начинала зудеть и казалось, что из нее извергается скрежет и треск.
— Сигналы из космоса, голоса из прошлого, музыка будущего, предсмертные крики, гроза. Шумы, шорохи, бесовский шабаш.
…
С разметанными волосами Амахер носилась по залу, управляя процессом.
«Она озабочена не столько тем, что испытывает слушатель во время прослушивания ее шумового шедевра, сколько своеобразным послевкусием, которое она сознательно
Экспериментируя не только с акустикой архитектуры и музыкальными инсталляциями, но и человеческой психологией, она пытается найти способы, которыми люди могут быть транспортированы, при помощи ее звука, в иное пространство» — делится впечатлениями искусствовед.
Но что же объединяет Леви-Монтальчини и Амахер, чье имя залинковано на сайте ростовского журналиста и меломана Игоря В. (в клубе я поднял с полу журнал и там были Вы, Рита, а в этом же номере — обожаемый мной Алистер Кроули… номер журнала был 59, а мой год рождения тоже пятьдесят девять и я подумал: боже, я опять Вас нашел! Инфинити на кончике обоюдоострой иглы!),который завешивает окна черной плотной материей, чтобы отгородиться от «мерзостей мира»?
Так же завешивала окна и будущая нобелиатка Леви-Монтальчини во время войны.
Еврейка, она пряталась от нацистов, но не оставляла науку.
Я не знаю, как ответить на этот вопрос.
Когда-то мозг мой полнился грибницей многозначительных нитей, а теперь там — одновременно всеи ничего.Пустота.
Восстанавливая ассоциативную связь («Амахер — Леви-Монтальчини — Примо Леви — Чезаре Павезе»), вынесенную в название утерявшего фрагменты файла (что я тогда, несколько лет назад, имела в виду; что же хотела сказать?), вспоминаю лишь очевидное: Амахер дали награду за ее названные в честь Леви-Монтальчини музыкальные вариации — и одному Богу известно, почему она их так назвала.
Вот на всякий случай кусочек грибницы, заплесневелый параграф с полустертого, с пропавшими сегментами, диска:
«…в Италии только что назначили сенатором девяностодвухлетнюю Монтальчини, а ведь ее фамилия происходит от живописного Монтальчино, местечка, где мы только что побывали и которое вдохновило тебя на рассказ».
…Скрепим стройной логикой и собственной вовлеченностью эти три текста.
Эти трехлинейные уравнения с тремя знаменитостями и множеством не вошедших в историю неизвестных.
Встреча мнительного студента Т. с режиссером, балансирующим на грани факта и фикции, который, не подозревая об этом, изменил его жизнь… Моя встреча с поэтом и анархистом, прославившемся больше написанной про него песней, чем своими стихами… Встреча впоследствии задохнувшегося сигарным дымом У. Д. с нищей, ниспровергающей традиции Мариан Амахер, при чьем имени у меломанов ускоряется биенье сердец…
Вот как все объединилось, как все смешалось в густую гурьевскую кашу.
Миндаль, ягоды и изюм.
Почему и зачем?
2002 — июнь 2007
Икебана как иностранец
Аркадию Драгомощенко
Слово «иностранец» особенно сладко звучит в рассказе Набокова «Катастрофа», в котором некая
С одной стороны, конечно, иностранца шпыняют — например, про одну мою знакомую в Лос-Анжелесе говорили: «она „красная“, из СССР, смотри, как бы не украла чего». С другой стороны, в глазах оговаривающих ее женщин, которые запросто могли стать героинями лесбийского ситкома L-word,прочитывался захватнический интерес.
Если есть заграничный сексуальный акцент, то можно быть нищим.
В иностранности важна чужеродность, инакость, даже инакомыслие, а вовсе не паспорт.
Вот почему суши в Москве стали хитом.
Любой человек, пьющий «мате», слушающий Брайана Ино, читающий Борхеса или Дебора, покупающий шарфик от «Гуччи», становится заморским стилягой. Иностранец в собственном городе: ленинградский хиппи, сайгонщик, буддист в оранжевом одеянии, панк.
У моей знакомой на всех фотографиях, снятых после ее приезда в Америку, злые волчьи глаза: «чужак» всегда готов дать отпор. Внешне она похожа на Марину Голбархари из афганского фильма «Осама».
Героиня «Осамы», пытаясь заработать деньги при Талибане, переоделась в мальчишку (женщинам при Талибане не разрешалось работать). Инополагание, отстранение от своего тела. Переход из одного пола в другой.
Если у тебя иной пол — то ты иностранец. А чужеродность — бич антрополога.
Нам известно некое африканское племя, чьи мужчины свято блюдут секрет фаллических «магических флейт». Что во время этих ритуалов инициации делают женщины? Сложно сказать. Ведь практически все ученые, беседовавшие с членами племени, были мужчинами. А женщины не раскрыли мужчинам-антропологам своих тайн.
…Притягательные зарубежные имена. Обратила какую-нибудь Машу-потеряшу и Родю-уродю в рафинированных Марио и Клаудину, и текст приобрел заморский, заманчивый шарм.
Ну вот, например:
«Сан-Франциско, улица Черч и двадцать шестая. Японский ресторан Амберджек. Клаудина представляет себе янтарного топорного Джека, поглощающего суши и восаби. Рядом, в католической церкви, хоронят. Это свадьба, говорит Марио, у мужчины в петлице белый цветок. Нет, это похороны, говорит Клаудина, посмотри, все женщины в черном. Черное женщин не красит, продолжает она. Да, ты права, соглашается Марио, вон женщина плачет. А мне кажется, морщится Клаудина, что мужчина с белым цветком просто дурак. После того, как меня увлекла икебана, делится Марио, я все время, даже рассматривая венки на могиле, восхищаюсь сам про себя — какая прекрасная азалея, какая великолепная далия. Эх ты, агрипантус, треплет его по щеке Клаудина. А вот и Диана пришла.
Клаудина заказывает себе угря с рисом, Марио — чилийскую рыбу, а Диана сообщает: у нас под рождество в Бруклине ели угря. Собственно, поэтому я только что и заказала угря, говорит ей Клаудина. Чтобы узнать, какая ты изнутри. Угорь, объясняет Диана, напоминает мне мое бруклинское ущербное детство. Я хочу понять Бруклин, вслух говорит Клаудина и смотрит на пальцы Дианы: ровно ли подрезаны ногти. Я люблю делать вещи руками, подхватывает догадку Клаудины Диана, а потом говорит: как интересно, когда-то давно Бруклин и нищие итальянцы, а теперь Беркли и Беркенстокс. Беркенстокс — это такие сандалии, очень удобные, для Марио поясняет она. Ну как тебе угорь?»