Моя профессия
Шрифт:
Вот так мы и поступили с Шерханом. Маугли кричит: «Что? Боишься красного цветка? Боишься? Смотри, я бросаю красный цветок. Прыгай. Ну, прыгай». И Шерхан прыгает, подминая под себя Маугли. Бой на равных. У Шерхана клыки. У Маугли нож. Зал замирает. А Шерхан вдруг падает на бок и лежит неподвижно. Ребята кричат, аплодируют. Они счастливы. Они рады не убийству Шерхана, а спасению Маугли. Маугли жив. Маугли спасен. А значит, спасен и Акела. Спасена волчья стая. Спасена справедливость.
Глава восьмая
Для
Я знаю, что очень многие читатели, в том числе и деятели искусства – драматурги, режиссеры, театроведы – будут несогласны если не со всеми, то, во всяком случае, с некоторыми утверждениями, которые я собираюсь высказать в этой главе.
И именно потому, что я это знаю, мне хочется как можно доказательнее изложить свои мысли, чтобы несогласных было как можно меньше (на полное их отсутствие я не рассчитываю), и чтобы уж Марья-то Иванна с Иван Иванычем были безусловно согласны.
Кто же они?
Это мои зрители. Для них я работаю. Это их псевдонимы. Конечно, каждую Мариванну зовут по-разному: кого-то Софья Петровна, кого-то Таисия Филипповна, кого-то просто Леля, и каждого Иванываныча тоже зовут по-разному: кого Николай Федорыч, кого Михал Ефимыч, кого просто Боря. Но мне, думая о будущей премьере, легче спрашивать самого себя: «А что, Мариванне это будет интересно? А что, Иванываныч поймет тот условный прием, который мы собираемся применить? Может, вообще ему вся наша затея – до лампочки?»
Предшествующая глава называлась «Осторожно – дети!». Эту с полным правом можно было бы назвать «Осторожно – взрослые!». Тем более что понятие «взрослые» определяет только возраст, но совсем не определяет состав зрителей. А не думать о том, кому я ставлю спектакль и зачем я его ставлю, нельзя. Нельзя потому, что без ответа на эти два вопроса можно создать спектакль для никого или для такого малого количества «знатоков», что через пять представлений спектакль придется снять.
Какой же я себе представляю Мариванну? Кто она? Да кто хотите – врач, текстильщица, учительница, летчица, химик. Да и Иванываныч может быть и слесарем, и агрономом, и академиком.
Ну а актером, режиссером или театроведом он может быть? Нет, не может. Тогда я не смогу назвать его Иваныванычем.
Конечно, я буду рад, если Товстоногову, Любимову или Ефремову понравится мой спектакль, но не для них я его ставлю, не на их знания и эрудицию рассчитываю. Они для меня не зрители, а дегустаторы, знатоки, соратники, советчики.
Сколько лет Мариванне? – Восемнадцать, тридцать, пятьдесят. Ну а восемьдесят? – Нет, она тогда уже для меня не Мариванна.
Конечно, я буду рад, если женщине или мужчине моего возраста понравится спектакль, но не для них я хочу работать. Самый строгий, самый желанный зритель – это молодые, для которых слово «будет» куда важнее слова «было». Молодыми бывают люди и в сорок и в пятьдесят лет. Да так же, впрочем, как и старыми иногда бывают тридцатилетние.
Мариванна и Иванываныч, они же Маня и Ваня – это прежде всего сегодняшние,
А коли так, то и говорить мне с ними хочется о сегодняшнем. Адресуясь к их жизненному опыту, оперируя их знаниями, их реалиями.
Знаю ли я произведения искусства, знаю ли я спектакли, которые адресуются или адресовались современникам, только современникам и никому больше? Знаю и завидую создателям таких произведений искусства, создателям таких спектаклей: авторам, режиссерам, актерам.
Пример такой абсолютной современности я привел в моей книге «Эстафета искусств» и сейчас повторяю его потому, что для меня он наиболее доказателен.
В сюжете этого примера есть некоторая автобиографичность. Ну что ж. Зато он, уж во всяком случае, не покажется литературно-выдуманным.
«Вишневый сад»
Как вы уже знаете по первой части книги, все мое детство связано с имением Потапово и моей крестной матерью бабой Капой. В нескольких верстах от Потапова на реке Пахре находилась усадьба сестры бабы Капы, тоже безземельной дворянки, Дурасовой, а у нее была дочь Маня. Было тогда Мане, наверное, лет двадцать, и она поступила в Художественный театр.
Однажды мой друг и однолеток, сын конюха Вася (сейчас он полковник в отставке), прибежал запыхавшись и сказал: «Привели пеструю корову». Я до сих пор ее помню: белая, с рыжими пятнами. А через несколько дней, пришла «барыня от пестрой коровы». Это была Дурасова, мать Мани.
Оказывается, Дурасовы продали усадьбу на Пахре какому-то купцу. А в усадьбе вишневый сад, который купец велел срубить. И в Художественном театре вишневый сад, который рубили каждый спектакль. И стучали топоры сразу в двух вишневых садах. В настоящем на Пахре и в воображаемом за кулисами Художественного театра. И оба они были «дурасовские».
В большой комнате простого бревенчатого дома бабы Капы стоял круглый стол. Второй такой стол я видел только в «Пенатах» у Репина. Бабыкапин отличался от него тем, что был беднее и проще, а в остальном все то же: середка стола вертелась, на ней стояли домашний хлеб, молоко, сметана, соль, огурцы. Кому что было нужно, тот вертел середку стола и к нему подъезжал хлеб, молоко или тарелка супа, которую баба Капа ставила на этот вращающийся круг. По воскресеньям за столом бывало порядочно людей.
Прежде всего это дети бабы Капы: сын – инженер-строитель, дочь – врач, ее муж – агроном, другая дочь – тоже агроном; друзья: сельская учительница (школа в двадцати метрах от забора усадьбы), сельский врач (Сухановская больница в получасе ходьбы), моя мать – городская учительница, мой отец – инженер-путеец, его друг – тоже инженер, социал-демократ, будущий нарком путей сообщения Леонид Борисович Красин, поэт-декадент Лев Кобылинский (псевдоним Эллис). Приезжал как-то купец Савва Мамонтов вместе со своей знакомой – актрисой императорского Большого театра Чалеевой.