Моя пятнадцатая сказка
Шрифт:
Тогда-то наши взгляды впервые встретились. И я споткнулась. Хотя и не упала.
Глаза у него были темные-темные. Радужка была почти черная. И если не приглядываться, то казалось, будто глаза его совсем черные, без зрачков, как бездна. Это было жуткое и волнующее ощущение.
На улице рядом кроме нас никого не было. Поэтому он заговорил со мной. Выпрямился, откинул волосы с лица за спину. Медленно так, грациозным красивым движением. Взглянул на меня серьезно, потом усмехнулся и спросил:
— Юной красавице не скучно тут бродить одной?
Тихо ответила:
— Так я не одна. Вы тоже тут.
Он засмеялся. Смеялся
Но впрочем, разглядывать его слишком пристально было неприлично. Так что я дальше просто пошла мимо. Хотя у меня было странное ощущение, будто молодой мужчина долго смотрел мне вслед.
Папе я рассказала в субботу вечером, что видела молодого мужчину с изумительно длинными волосами. Сказала, что и не думала, что такие мужчины бывают.
Родитель улыбнулся:
— Тяжко ему, наверное, за ними ухаживать!
И я, подумав, рассмеялась.
Мда, чтобы такую гриву отрастить, да еще и молодому мужчине — это явно надо замучиться. Хотя бы ночами это великолепие расчесывая и намывая до приличного состояния. Может, он для этого пораньше закрывал свой магазин и от людей прятался?..
Глава 8 — Потерянная повесть
Девушка сидела на ограждении балкона и беззаботно болтала ногами. Такэру бросился к ней, протянул руку, желая удержать ее. В какой миг она встала на ограждении, молодой мужчина не заметил. И вот он застыл перед ней, мучительно глотая слова и протягивая к ней руку. Она стояла, не качаясь, ровно, как на земле, и беззаботно смеялась. Прямые длинные черные волосы высыпались из-под кепки — и рассыпались по ее плечам. Длинные, черные, толстые, прямые, они то взметались вокруг нее, то опускались и были ей до пят. Черные глаза ее серьезно смотрели на него из-под тени козырька. Она смеялась, но глаза ее были серьезны. И вдруг она резко замолкла и отступила назад. И скрылась в пропасти ночной тишины. Без единого звука.
С отчаянным вскриком Такэру рванулся к ограждению, судорожно вцепился в него и потеряно взглянул с балкона вниз. Упавшая была в темной куртке и джинсах, но на асфальте почему-то белело светлое пятно. Девушка в длинных многослойных кимоно, перехваченных узким поясом, замерла на тротуаре. Крик ужаса вырвался у мужчины. Упавшая вдруг шевельнулась… и медленно поднялась. Она подняла голову, смотря вверх — и длинные черные волосы, тускло светившиеся в свете луны, густым и плотным покрывалом рассыпались по ее светлым одеждам. С мгновение она и Такэру смотрели друг на друга. Потом она вдруг легко оттолкнулась от земли и… взлетела. Полы просторных рукавов ее кимоно взметнулись как крылья… И она замерла в воздухе напротив балкона, улыбаясь, смотря на мужчину искрящимися весельем глазами, протянула ему руку. Он подался к ней, забыв, что под ними пропасть в семь этажей.
В какой-то миг из комнаты выскочила Акико, вцепилась в своего возлюбленного, мешая ему перевалиться через ограждение, к чудовищу, смеющему в воздухе.
Чудовище! Акико была уверена, что за этим красивым лицом, в обрамлении длинных волос, за многослойными роскошно составленными кимоно разных оттенков и за хрупким изящным телом скрывается чудовище. Но Такэру ничего не понимал, ничего не помнил, он вырывался и тянул руку к смеющейся девушке, выглядевшей, как придворная дама из старинных повестей…
Прозвонил будильник: как всегда неожиданно, но сегодня очень кстати. Такэру резко сел на кровати. Сон все еще завораживал и ужасал. Это жуткое чувство, когда смотришь со стороны на самого себя, который добровольно и безропотно лезет в руки смерти! Это жуткое чувство тоски и безысходности… Это прекрасное лицо чудовища, смеющегося над ним… Оно воистину было прекрасно! Своими густыми прямыми волосами до пят — мечта всех хэйанских аристократов. Искусно подобранными кимоно нежнейших оттенков, чьи рукава и вороты немного выглядывали друг из-под друга, и легким следом узора на самом верхнем, ослепительно белом… цвета траура и смерти… Своими глазами, кажущимися до боли знакомыми…
С кухни послышался тихий звяк ложкой или вилкой по тарелке. Такэру недоуменно повел левой рукой по опустевшей кровати. Потом, смекнув, успокоился. Проснулась раньше и теперь готовит ему завтрак, напевая про себя одной ей известную песенку и покачиваясь ей в такт…
Акико и вправду увлеченно занималась приготовлением завтрака и танцем под известную ей песню. Ее грациозная, немного пышная фигурка соблазнительно покачивалась. Куда ее телу, пышущему здоровью и, хм, жизнью в достатке, до хэйанского идеала хрупкой женской красоты, завернутого в многослойные кимоно? Халатик, кстати, на ней был однослойный, бархатный, по колено, но вот рукава были просторные, правда, сейчас завернутые до локтей…
Профессор Танака Такэру залюбовался своей ученицей. Здесь, в объятиях родной своей квартиры, он мог беззаботно смотреть на нее, не опасаясь людских глаз. Запретная любовь, ставившая на кон его репутацию добродетельного холостяка и отличного профессора, была лишь еще слаще от своей недозволенности и витавшей над ней обреченности.
— О, ты уже проснулся! — обрадовалась Акико, заметив его.
Это было единственное место на свете, где она звала его по имени и обращалась на «ты». И было очень приятно слышать ее обращение. В институте же она избегала его или, поприветствовав «Танака-сан», использовав максимум формальных приторно-вежливых фраз, робко ускользала. И ему оставалось только держаться, делая невозмутимое лицо. Самураи бы позавидовали ему. Да вот только последний сегунат уже давно был свергнут…
— А я пока еще ничего не приготовила! — огорченно призналась девушка, — Прости!
«Да тебе и не надо ничего готовить!» — хотелось сказать ему. Он был бы рад, если бы время остановилось — и он бы мог целую вечность ей любоваться. Да вот только время неуступчиво шло, приближая проклятый час, когда надо было в полной готовности выйти из дома. Ей. Она всегда выходила первая. Он думал, что ей говорят родители, от того, что она часто не ночует дома, но сама Акико на эту тему разговор ни разу не начинала. И потому он тоже молчал, ругая себя за трусость. Да, он был не женат, она же не была помолвленной и вроде бы все было в порядке… Да только ей еще не стукнуло двадцати. Только через пару лет она будет участвовать в своем Сэйдзин-но хи, Дне совершеннолетия. И она была его ученицей, а люди наверняка бы что-нибудь сказали по этому поводу. И все же, чем трагичнее, чем печальнее была ситуация, тем слаще были их встречи.