Моя пятнадцатая сказка
Шрифт:
Так шел себе, шел… Не одну неделю шел. И с отдыхом и без отдыха.
Дошел наконец к горе. Да со скуки стал на нее забираться. Гора выходила из толщи вод.
Он и вышел по ней вверх, хотя и не раз соскальзывал, падал, снова все начинал. Любопытство вело его.
Выбрался в горной какой-то стране, надземной. В мире людей. Оказалось, попал в страну Ямато. Где правили потомки солнечной богини Аматэрасу. Богини, отвечавшей за этот край земли.
Не большая-то была страна, страна множества островов. Уж всяко меньше родной Поднебесной. Но, впрочем, его тут никто не знал. Никто не просил рассказать о его будущем. И, вздохнув счастливо, остался старик жить здесь, в краю чужом.
Точнее, он так думал, что спрашивать не будут. Но то ли мерзкий Вэй Юан подсуетился, то ли сам проболтался несколько раз, сказал что-то, чего еще не было или о чем почти никто не знал. Возликовали люди Ямато и враги их: на землях их островов появился пророк! Шаман, что видит, верно, самих богов. И как никто видит отлично чужое прошлое и будущее!
И опять люди стали охоту вести за ним и его умениями. Но, к счастью, он не слишком лицом отличался от части из них, посох свой сжег, добыл себе их одежду, речью их хорошо овладел со временем. Словом, слухи ползли, что есть де такой мудрый старый шаман, но не каждый сумел бы его признать при случайной встрече.
Шли год за годом. Века за веками шли…
Надоело людям Ямато глав своего народа хоронить в огромных курганах. Да надоело потом столицу с места на место переносить после смерти каждого своего императора.
Потом люди из Чосон завезли религию Будды из Бхарат и в Ямато. Храмов понастроили. Особенно, в городе Нара. Монастырей. И, кому не по душе была людская жизнь — звали последователи заморской религии презрительно ее глупой суетой — те начинали в монастырях жить.
Долго жил уже на свете Старый шаман. Он уже сам забыл, как его звали в прошлой, обычной его жизни. Точнее, иногда все-таки вспоминал, случайною вспышкою озарения. Вспоминал династию Цинь, родные края. Где его уже давно никто не ждал. Куда боялся возвращаться он. А вдруг сбылась и та часть проклятья дракона мерзкого — и даже город родной его превратился в пыль?.. Он не хотел прибыть в края родные, но чужие совсем и опустевшие, как Урасима. Но у Урасимы была его шкатулка. У старого шамана — не было. И, хотя тело одряхлело его — выглядел стариком шестидесяти-семидесяти лет — а смерть все еще не приходила за ним.
Он уже, кажется, лет семьсот или восемьсот по свету бродил — точно и не помнил. Да точно и выяснять не хотел.
Стирались со временем имена многие из памяти. Кроме разве что имени отца, Кэ У да Гу Анга. Тех, души чьи давно ушли за воды Желтой реки. Хотя нелюди встречные говорили, что, может, даровано душам их уже право на перерождение? Говорили, что и нелюди, и люди снова возвращаются в жизнь, спустя года, века или тысячелетия. Точно-то не рассчитать — там высчитывают сроки не они. Точно-то и не понять. Оно, конечно, по поступкам вроде часть событий нам всем определено. Но вроде и сами можем что-то менять?..
Он ободрился было. Но как изменить свою судьбу он не понимал. И однажды старик совсем смирился.
Научились монахи из города Нара воевать хорошо. Да к императору Ямато лезли ужасно. Власть опьяняет и манит порою слаще объятий красавиц и вина. Так достали, что решил император переселиться в новую столицу. Да чтоб монастыри туда не перенесли. Выбрали место благоприятное по китайской науке фэн шуй.
Да, впрочем, они и иероглифы основные у китайцев стырили. Он и сам тексты их аристократии спокойно мог читать. Покуда они не стали сильно коверкать часть иероглифов да не придумали новых часть. Да из живописи стырили… Да еще… Словом, многому научились жители островной страны у жителей Поднебесной. Многое жители Нихон, Страны восходящего солнца, пришедшей на смену Ямато, почерпнули у Поднебесной.
И столицу таки перенесли. Отстроили по схеме города Чаньань из Поднебесной, на благоприятном более-менее месте. Ну, не считая тех гор с севера… Да, впрочем, шаману старому было все равно. Спустя века жизни многие человеческие дела и ему стали казаться суетой.
В общем, столицу новую отстроили, назвали ее Хэйан, записывалось то иероглифами «мир» и «спокойствие». Столица мира и спокойствия. Ну-ну. Да и кто дурно город свой назовет? Все или все почти хотели удачу привлечь добрыми названиями и красивыми. Чтобы в летописи и память людей вошли города и столицы новые. Люди не думали, сколь многих людей и города время унесло и стерло уже до них. Люди о таких вещах особо не думали.
Время шло. Сколько-то прошло точно.
Раз шел опять по Нихон Старый шаман. Люди-то его не помнили. А нелюди страны небольшой все уже его знали. Да боги: богов тут было множество и жили они меж людей. Богам тут поклонялись бесчисленным, сколько даже не было в Поднебесной.
И в столицу людей зашел. В Хэйан-то. Точнее, почти дошел. Так, прогуляться в толпе людей, вспомнить старые времена, глянуть, во что они одеваются теперь, может, и встретить меж купцов кого из Поднебесной — да поболтать на родном своем языке.
И близ города увидел девушку, которая сидела у дороги и горько плакала. Поглядел на не, картину увидел: ее в жарких объятиях любовника. Потом — как он ее кинул. Вздохнул — и дальше прошел. Он не решался любить человеческих женщин, давно уже. А нелюдей женщины его опасались. Да и не стремился-то старик новую семью заводить. Хватит первой погибшей жены. Да помнил он боль еще, когда приходится род и потомков своих пережить. Не хотел повторять все еще один раз. Вспомнил — и мимо прошел.
Потом видит — вьюнки у кустов цветут. Да потянулся вдохнуть тонкий их аромат. Простых нежных цветов. Да девушку вспомнил, которая рыдала. Все-таки первою та любовь у нее была, а первых чувств нету мучительней и горчей. Сорвал один цветок, вернулся обратно. Там ее не застал, но знал куда идти.
Снова ее увидел. Она на дороге к храму сидела и горько плакала. Ноги в пыли, исцарапанные, виднелись ступни из-под грязных пол длинного кимоно. Да волосы длинные, гладкие, до земли. Прямые. Из аристократов.
— Не плачь, красавица, — сказал, протягивая ей скромный цветок.
Да замер вдруг, вспомнив, что аристократы страшно придирчивые. Никак, прогонит его?..
Она растерянно посмотрела на него. Потом вдруг осторожно сжала старый латанный рукав его кимоно.
— А вы не могли бы… подруге моей цветок отнести? Ей никто из мужчин никогда не дарил цветов. Она расстраивается. Всего лишь раз. Всего один лишь цветок… вы могли б?..