Моя Шамбала
Шрифт:
– Смело развивать критику и самокритику, вскрывать недостатки в работе, сообщать о них в комсомольские орга-ны, вплоть до ЦК ВЛКСМ, - добавил Женька Третьяков, на-верно, важный для себя пункт.
– Так?
Дурнев кивнул.
Когда очередь дошла до меня, вопросов не было. Женька Богданов, как поручитель, сказал о том, что я от-личник и всегда готов по первому зову прийти на помощь товарищу, что никогда не вру, и прочие такие слова.
Слова в какой-то степени стандартные, но они гладили и елеем ложились на душу. Приятно лишний раз ощутить себя положительным примером. Правда, эта эйфория про-должалась недолго.
–
Слова Женьки Третьяка ударили меня как обухом по голове.
По классу прошел недоуменный ропот. Я почувство-вал, что кровь приливает к лицу, и я краснею.
– Это почему?
– опешил Богдан.
– А потому что Анохин занимается знахарством. И во-обще в нем нет комсомольской устремленности. Какой-то он не наш, не комсомольский. Эти его фокусы, гипнозы.
– Ну, ты говори, да не заговаривайся. Наш, не наш. Все мы здесь наши, советские. Не наших мы в Берлине добили, - зло отчитал Третьяка Женька Богданов.
– Да у него отец, выполняя задание партии, чуть не по-гиб в этой, как его, Турции.
– Это мы знаем, - упрямо стоял на своем Третьяк.
– Но сейчас мы в комсомол принимаем не отца.
– Ты что, Третьяк, сдурел что-ли?
– вскипел Пахом. Он встал из-за своей парты и, не давая опомниться Женьке Третьякову, который тоже вскочил при этих словах и уже поднял ладонь, чтобы хлопнуть ей по столу, но Пахом не дал ему и слова сказать:
– Каким знахарством? К нему что, толпами в очередь стоят? Он что, объявление повесил, что он знахарь. Это ты его этим словом обозвал. Ты у нас всего без году неделя, а мы Вовца сто лет знаем. Как немцы ушли, они и приехали. Ты наших пацанов про него спроси, они тебе скажут. Спо-собности у человека такие особенные. Может, он для людей еще такое сделает, что тебе и не снилось.
– А помнишь, у тебя зуб болел?
– ехидно спросил Третьяка Пахом.
– Ты же на стенку чуть не лез: "Ой, ма-мочки".
Пахом передразнил Третьяка. Все засмеялись.
– Кто твой зуб вылечил? Вовец. За три минуты все прошло.
– А это неизвестно, вылечил или так совпало, что сам прошел, - уже спокойно произнес Третьяков.
– Комсомолец этой чепухе не должен верить. В Уставе что сказано?
– Женька Третьяков взял Устав, открыл и на этот раз быстро нашел нужное место: "Вести решительную борьбу со всеми проявлениями буржуазной идеологии, с тунеядством - ну это ладно, вот - религиозными предрассудками, различ-ными антиобщественными проявлениями и другими пере-житками прошлого".
– Ну и какие же ты видишь антиобщественные прояв-ления в том, что Вовец тебе зуб вылечил?
– с усмешкой спросил Пахом.
– Я считаю, что спор бессмысленный. Давайте спросим у Анохина, что он думает о религиозных предрассудках и буржуазной идеологии, и будем голосовать. Если большин-ство "за" - принимаем, "нет" - значит, нет, - поставил точку разумный Богданов.
Я чувствовал себя так, будто меня вывернули наизнан-ку и теперь скребком скоблят внутренности, задевая живые нервы и проводя железом по голым костям.
– А что я думаю?
– вяло ответил я.
– Тоже, что и вы. Как всякий нормальный человек я принимаю нашу идеологию и не принимаю буржуазную. Только при чем здесь идеоло-гия? Гипноз - это наука. Гипнозом лечат во всем мире, и есть люди, обладающие даром гипноза в большей или меньшей степени. А энергетическими способностями обла-дают все люди. Только у разных людей они разные. Это как память: у кого она есть, у кого ее нет, но память можно раз-вить. Всё это - общенаучные факты. И ничего здесь буржу-азного нет.
– А как же предметы, которые ты двигаешь глазами?
– больше по инерции спросил Женька Третьяков.
– Ну, это когда получается, когда нет!
– соврал я.
– И это тоже особый вид энергии.
– Но у меня-то не получается?
– пожаловался Третьяк.
– Тренируйся!
– насмешливо сказал Пахом.
Проголосовали за меня все, кроме Женьки Третьякова.
– Я остаюсь при своем особом мнении, - упрямо стоял на своем наш единогласно избранный комсорг.
– Это мнение я как комсомолец буду вынужден отстаивать в райкоме ВЛКСМ...
Отец, выслушав мой рассказ о комсомольском собра-нии, нахмурился и сказал:
– Видно, придется вмешаться, а то этот ваш принципи-альный Третьяков так твою биографию сдуру подпортит, что потом ни в один ВУЗ не поступишь.
Глава 22
Ощущение чужой беды. Снова Орех с Кумом. Получка. В кафе "Огонек". Китаец. Гибель Кума.
Перед сном я читал "Записки о Шерлоке Холмсе" Ко-нан Дойля и вместе с доктором Ватсоном пытался проник-нуть в тайну логики великого сыщика, восхищаясь его де-дуктивным методом. "Вы приехали утренним поездом". "Разве вы меня знаете?" "Heт, но я заметил в вашей левой перчатке обратный билет. Вы рано встали, а потом, направ-ляясь на станцию, долго тряслись в двуколке по скверной дороге?" Дама сильно вздрогнула и в замешательстве взглянула на Холмса. "Здесь нет никакого чуда, судары-ня"... "Так откуда вы это знаете?" "Я вижу это, я делаю вы-воды. Например, откуда я знаю, что вы недавно сильно промокли и что ваша горничная большая неряха?" "Доро-гой, Холмс, - сказал я, - это уже чересчур. Вас, несомненно, сожгли бы на костре, если бы вы жили несколько веков на-зад".
Вдруг буквы начали сливаться в одно темное пятно, в глазах померкло, и будто в голове взорвалась маленькая бомба: мерцающие точки разлетались с бешеной скоростью во все стороны, и на меня стало наплывать белое безжиз-ненное лицо Кума. Это длилось доли секунды и пропало так же внезапно, как и возникло. Потом я еще какое-то время читал, но меня не покидало неприятное ощущение, что где-то рядом чужая боль, и все ждал видения, но больше ничего не произошло, только раз еще, когда я уже засыпал, я уви-дел пустые глазницы, те, какие я видел в тот день, когда Кум на спор тащил бревно.
Может быть, какими-то неизвестными путями мой мозг считал некий ход жизненного цикла Кума и теперь, помимо моей воли, выдает информацию о его жизни или смерти?.. Да, смерти! Я уже не сомневался, что Кума нет в живых...
О смерти Кума мы узнали на следующий день. Улица оживленно обсуждала бесславную кончину Геркулеса, до-полняя каждый рассказ новыми фактами и домыслами. С трудом верилось, что Кума можно было вот так просто ли-шить жизни. Но я знал то, чего не знал никто. Я "видел", как убили Кума...