Моя Шамбала
Шрифт:
– Юрий Тимофеевич дома?
– тихо спросила Нина мать.
– Отдыхает. Что-то ему нездоровится сегодня.
– Слушай! Что я тебе расскажу, - уже без опаски, что может помешать отец, затараторила тетя Нина.
– Знаешь старого Мурзу?
– Это Мухомеджан что-ли?
– стала вспоминать мать.
– Да ты что, Шур! Мухомеджан - это молодой, у него мать. Там отца нет. У того сестра горбатенькая. А этот живет рядом. Ну, у него дочка грудастая такая, Зульфия, и сын Юсуп.
– Да помню, помню, - перебила тетю Нину мать.
– От которого
– Какой тебе дед? Отец он ему.
– Как отец? ... Ну, ты меня убила! Юсупу-то лет семна-дцать будет. Сколько же тогда Мурзе?
– Да без малого восемьдесят.
– Это, значит, Юсуп родился, когда Мурзе за шестьдесят было, - все подсчитывала мать.
– Выходит, так, - согласилась тетя Нина.
Я хорошо помнил сцену, когда из дома во двор выско-чила разъяренная старуха Джамиля, которую все звали просто Милой, и стала сыпать проклятиями, грозя кулаком в небо, перемешивая татарские слова с русскими:
– Чтоб тебе сдохнуть, сука! Чтоб твои глаза бесстыжие закрылись навсегда! Чтоб твоим родителям мучиться до конца дней своих!
Она завыла и стала рвать на себе волосы, потом упала на колени, возвела руки к небу и с надрывом, словно, вы-плескивая отчаяние вместе с душой, выкрикнула:
– За что, Аллах, ты так покарал нас? Или мы меньше правоверные, чем другие?
Из дома выбежали Зульфия и Юсуп, ухватили Милу под руки и утащили волоком в дом.
– Чегой-то она?
– спросил удивленный Самуил Мухо-меджана.
– От Юсупа жена сбежала.
– У них же маленький ребенок!
– Бросила!
– коротко ответил Мухомеджан, зло разду-вая ноздри.
Вечером мать обсуждала эту историю с тетей Ниной.
– И ребенка не пожалела, стерва!
– тетя Нина искренне переживала за Юсупа.
– Да она сама еще ребенок. В пятнадцать лет замуж выдали, - мать тоже казалась расстроенной.
– А Юсупу шестнадцать было. Такие уж у них законы. Говорят, за нее калым большой заплатили. Ты же пом-нишь, как ее привезли братья. Приехали, побыли недолго и укатили назад, а ее оставили.
– Ведь насильно, Нин! Ребенок же совсем. Выйдет на ули-цу и смотрит издалека, как в классики или в штандер наши девки играют. А дикая - никогда не подойдет и в игру не по-просится... Красивая девка была. Коса толстая, сама смуглая, а глаза, что угольки, - оживилась мать.
– А с кем уехала-то?
– Да, говорят, какой-то проводник, тоже татарин, увез.
– Может, прежняя любовь?
– предположила мать.
– Ну, любовь не любовь, - возразила Тетя Нина, - а ре-бенка бросать - последнее дело.
– Кто их, татар, разберет!
– вздохнула мать ...
– Ну вот, теперь слушай, - понизив голос, почти зашеп-тала тетя Нина.
– Иду я вчера, поздно уже, часов в семь, с работы. Начальник попросил остаться, кое-какие цифры свести. Иду, я, значит, смотрю, у их дома стоит "черный во-рон", и как раз Мурзу старого к машине два милиционера под руки ведут.
– За что?
– так же тихо спросила мать, и глаза ее не-произвольно расширились.
– Ты слушай!
– тетя Нина сделала паузу, недовольная, что ее перебивают, и снова зашептала.
– Смотрю, у ворот Мотя стоит, милиционерша. Я к ней: "Что, спрашиваю, натворил такого старик, что его мили-ция забирает?". Мотя мне все и рассказала.
Знаешь Васильковского, зубного врача? На Дзержин-ской живет. Важный такой, пожилой уже.
– Слыхала. Поговаривают, что он с дочкой своей живет.
– Она ему не родная дочка. Это темная история, а мо-жет брехня. У девки какое-то душевное расстройство. Врачи вроде бы лечили, но без всякого толку, потом сказали, что ее надо замуж выдать. Станет жизнью половой жить, все пройдет. А девка еще несовершеннолетняя. Ну, отчим и уговорил мать, что чем отдавать кому-то в блуд, лучше он сам спать с ней станет, жена эта у него вторая, первая в войну умерла, а сын от первой жены в Москве, тоже врачом работает. А эта его баба в рот ему смотрит, не знает, чем угодить, ноги ему моет. Он только шикнет, и она трясется вся как осиновый лист. Это мне Валька, с которой мы рабо-таем вместе, рассказывала, а она от какой-то соседки Ва-сильковского слышала, - пояснила тетя Нина. Мать слуша-ла с нескрываемым интересом.
– Всему городу известно, что у Васильковского денег - куры не клюют. Дом на десяти запорах, и на ночь ставни наглухо закрываются изнутри, а во дворе собака-овчарка на цепи бегает. У него и табличка на калитке прибита: "Во дворе злая собака". А у Васильковского есть племянник, в музыкальном училище учится ...
Наверно, тетя Нина говорила про Владика, высокого тощего юношу с прыщавым лицом и длинными волосами. Его всегда видели с баяном, который тянул его к земле, и Владик для равновесия балансировал свободной рукой, от-ставляя ее в сторону...
– Так что с Васильковским-то? Убили что-ли? Племян-ник?
– не выдержала мать.
– Да никто его не убивал. Обокрали. А с ним удар слу-чился. Отнялся язык.
– Племянник обокрал?
– Почему племянник?
– удивилась тетя Нина.
– Ну, ты ж сама про племянника сказала?
– Так я потому сказала, что племянника тоже забрали, подозревают, что он навел воров, а то как бы воры узнали, где золото лежит?
– А татарин-то, Мурза, при чем?
– гнула свое мать.
– Тебе, Шур, рассказывать, так никаких нервов не хва-тит. Ты же сама сказать не даешь, - возмутилась тетя Нина и разом кончила рассказ:
– А золото продали Мурзе. Вот за скупку краденого Мурзу и арестовали.
– Господи, откуда ж у людей такие деньги?
– расстрои-лась мать.
– Не пару же колец продали.
Мать вопросительно посмотрела на тетю Нину.
– Да уж наверно. За парой колец никто и не полез бы, не стали б рисковать.
– А тех-то поймали?
– с надеждой спросила мать.
– Какая ты быстрая!
– тетя Нина криво усмехнулась.
– Так прямо и поймали.
– Но ведь нашли Мурзу, который скупил золото!
– не отставала мать.