Моя собака любит джаз (сборник)
Шрифт:
– Стоп! – сказала Наина Петровна. Руки у неё были холодные, как у мороженщицы. – «Во по-ле бе-рё-зка сто-я-ла…» – спела она и сыграла одним пальцем. – Повтори.
– «Во по-ле бе-рё…»
– Стоп, – сказала Наина Петровна. – У тебя слуха нет. Ты не подходишь.
Кит чуть не умер от радости, когда меня увидел. «Ну?!! Андрюха? Джаз? Да?!!» – всем своим видом говорил он и колотил хвостом.
Дома я позвонил дяде Жене.
– У меня нет слуха, – говорю. – Я не подхожу.
– Слух! – сказал дядя Женя с презрением. – Слух – ничто. Ты не можешь повторить чужую мелодию. Ты поёшь как НИКТО НИКОГДА до тебя не пел. Это и есть настоящая одарённость. Джаз! – сказал дядя Женя с восторгом. – Джаз – не музыка. Джаз – это состояние души.
– «Во по-ле бе-рё-зка сто-я-ла…» – запел я, положив трубку. – «Во по-о-ле…»
Я извлёк из гитары квакающий звук. Взвыл Кит. На этом фоне я изобразил тиканье часов, клич самца-горбыля, крики чаек. Кит – гудок паровоза и гудок парохода. Он знал, как поднять мой ослабевший дух. А я вспомнил, до чего был жуткий мороз, когда мы с Китом выбрали друг друга на птичьем рынке.
– «ВО ПО-ЛЕ!!!»
Из мухи радости мы раздули такого слона, что с кухни примчалась бабушка.
– Умолкните, – кричит, – балбесы!
Но ПЕСНЯ ПОШЛА, и мы не могли её не петь.
…Дядя Женя удалял больному гланды. И вдруг услышал джаз.
– Джаз передают! – воскликнул он. – Сестра! Сделайте погромче!
– Но у нас нет радио! – ответила медсестра.
…Вчерашний музыкант заваривал новый пакетик чая, когда ему в голову пришла отчаянная мысль: сыграть «горячее» соло на саксофоне под паровозный – нет, лучше пароходный, гудок!!!
…А в Новом Орлеане король джаза – негр – ну просто совершенно неожиданно для себя хриплым голосом запел:
– «Во по-ле березка стояла! Во поле кудрявая стояла!..» И весь Новый Орлеан разудало грянул:
«Лю-ли, лю-ли, сто-я-ла!!! Лю-ли, лю-ли, сто-я-ла!!!»
О, швабра, швабра, где моя любовь?..
Я сейчас открыл только что – я могу под голову положить ногу. Я так увлёкся этим занятием, даже не заметил, как к нам домой явился учитель по рисованию Василий Васильевич Авдеенко.
– Ваш сын, – услышал я, – на уроке постоянно рисует чудовищ.
– А надо что? – испуганно спросила мама.
– Букет ромашек с васильками, – ответил ей Василий Васильевич. – Я ставил им сухой початок кукурузы, пластмассовые фрукты в блюде, гипсовый шар… Я задавал «парад на Красной площади», «уборку урожая», «портрет вождя кубинской революции». А он – чудовищ да чудовищ! У вас благополучная семья?
– Благополучная, – сказала мама.
– А Антонов – желанный ребёнок?
– Желанный, – сказала мама. – Да вы проходите! Мы как раз садимся обедать.
Сидим: я, папа, Василий Васильевич – и ждём. Ждать маминого обеда можно сутки. Папа говорит:
– Люся, Люся! Мы не такие долгожители, чтобы тратить четыре часа на обед…
– Холодная закуска! – объявила мама. – Салат с крабовыми палочками. Кто-то крабовые палочки выел, – предупредила она. – Остался один лук.
Перешли к супу. Папа съел три ложки и закричал:
– Фу! Не могу есть такой суп. Это похоже на национальное блюдо, только неизвестно какой нации.
– Если вы будете меня критиковать, – обиделась мама, – я засну летаргическим сном. Буду лежать и спать и ничего не делать по хозяйству. А ты, Михаил, ни на ком не сможешь жениться, ведь я-то буду жива!..
На второе она приготовила курицу. Курица у неё вся в перьях. Тушёная курица в очень больших перьях.
– Всё! – закричал папа. – Вожделение сменилось отвращением. Тут можно с голоду умереть среди еды. Кстати, мой папа развёлся с моей мамой только из-за того, что она недосаливала!
– Твой папа, – сказала мама, – очень любил отмораживать холодильник.
– Вот он простудился, заболел и умер, – говорит папа.
– Я хочу быть японским отшельником, – сказала мама.
– А я люблю невкусно поесть, – говорю я. – Я приспосабливаюсь: к невкусной пище, к плохому воздуху, чтоб если что – я был готов.
– И мне нравится ваша кухня, – вдруг вымолвил Василий Васильевич.
Он казался толстяком среди нас. Мы все суховатые, голубоватого цвета, как бабушки обветшалые.
– Понимаете, – говорит, – люди в пищу стараются употреблять то, что устоялось веками. Русские любят пареное, другие национальности любят рыбу. Но я ценю эксперимент во всём. Даже в такой рискованной области, как кулинария.
– Я тоже так считал, – крикнул папа, – пока у меня фигура не стала как у какой-то букашки!
– Я тебе изменю меню, – пообещала мама.
– Не слушайте никого, – сказал Василий Васильевич. – Когда человек ест вашу пищу, его ничто не может остановить – даже целящийся из револьвера бандит.
– Да у неё образ жизни грудного ребёнка! – крикнул папа.
– Люблю тёплый семейный круг, – Василий Васильевич встал из-за стола. – Это немного похоже на рай.
– Я хочу быть старой джазовой певицей, – сказала мама.
Через два дня он позвонил нам по телефону.
– Я простудил шею, – произнёс он слабым голосом. – И снаружи. И изнутри. Аспирин!!! Аспирин!!! Аспирин… – Василий Васильевич пробормотал адрес и повесил трубку.
А мы – я и папа – отправились его навещать. Он встретил нас в полумраке со щетиной на щеках. Окно занавешено. Света не зажёг. Картины у него – приключения какого-то Пэрдо, который живёт в военных лагерях.
Папа говорит:
– Это вы сами нарисовали?
– Сам.
– Красиво, – сказал папа.
Василий Васильевич пожал ему руку:
– Вы единственный, кто понимает меня, – сказал он.
Папа молча натёр ему шею скипидаром.