Моя сто девяностая школа (рассказы)
Шрифт:
На перемене мы все окружили Германа и поставили в лоб вопрос: что с тобой происходит? На что он, как всегда, прямо и честно ответил:
– Ребята, у меня неприятность по семейной линии.
Вы заметили, что вчера я пропустил школу? Папа на день уехал, мама была больна, старшая сестра ушла на занятия, и отец поручил мне быть за него ответственным в магазине. И я весь день был главным человеком.
Пришел наш постоянный клиент Еркушин из дома на Гребецкой улице. Сказал, что у него до понедельника нет денег, и попросил поверить ему в долг. Ну как можно человеку не поверить? Я, конечно,
Потом пришел наш водопроводчик Семен. Сказал, что корейка по два рубля фунт ему дорого. Ну, и я уступил ему по рублю семьдесят. Бедный дядька, что с него возьмешь?
В общем, когда папа вернулся, он насчитал в магазине на пять рублей шестьдесят пять копеек убытков.
Кричал на меня, стучал кулаком по прилавку и назвал бандитом.
Я считаю, что бандиты грабят людей, а я, наоборот, помогал людям. За что же такое?
Герман покраснел, еще больше разволновался и даже вспотел от переживаний.
Лебедев нахмурился и сказал:
– Ты, Герман, не сделал ничего плохого. Твой отец - частник, и у него буржуазно-капиталистические замашки. Его воспитывала другая эпоха. Наверно, он неплохой человек, но он еще живет в старой эпохе, и ему трудно изменить свое мировоззрение. (Ваня умел здорово выражаться и передавать свои мысли. Он наверняка будет большим ученым - думали мы.) Ты кем собираешься быть, Ермоша?
– Я буду инженером, - сказал Штейдинг.
– Так и заяви папе: "Мне трудно и невозможно быть частником, я не рожден для частной торговли, и ты меня не используй в качестве продавца буржуазной гастрономии. Я ребенок другой эпохи". Вот и все.
И Герман успокоился и даже первым в классе решил пример с одним неизвестным.
НАВОДНЕНИЕ
На Неве резко поднимался уровень воды. Шумел ветер, стреляла пушка на бастионе Петропавловской крепости. Нарастала угроза наводнения. Беспросветные тучи висели холщовым куполом над городом. Я видел в окно, как бежала по Большому проспекту женщина, ветер высоко задирал ее юбку, она хваталась за нее руками и тянула вниз.
– Пора спать, - сказала мама, и я лег в постель.
Когда я проснулся утром, папа сказал:
– Ты не пойдешь в школу.
– Почему?
– спросил я.
– Посмотри в окно.
Я подошел к окну и не поверил себе. Весь проспект был залит водой. Она доходила людям до пояса. Вода залила все магазины, и по проспекту плыли колбасы, сыры, какие-то ящики. Колбасы, сыры и булки воспринимались, как древние бриги. Они напоминали о чем-то доисторическом. Мы ведь их почти не видели.
Только в витринах недоступных нам частных лавочек.
И вот они плыли, уплывали у нас на глазах. За ними в лодках передвигались люди и ловили их. Проплывали французские булки и мужские костюмы, шляпы, чулки, перчатки. Плыл черный рояль и белая этажерка, книги, столы, кресла. Плыла большая мертвая щука из рыбного магазина. Вслед за ней нотные альбомы и большие стенные часы.
Какой-то бородатый дворник плыл, сидя на зеленом диване, и греб метлой.
– Это наводнение, - сказала мама.
– Такого не было со времен Пушкина. Помнишь, "Медный всадник"?
Я вышел с папой из квартиры и спустился по лестнице к нашей парадной. До первого этажа мы не могли дойти. Вода залила все до шестой ступеньки. Мы вернулись в квартиру. Вдруг раздался звонок. Папа открыл дверь. На пороге стоял Павлушка Старицкий.
– Мы за тобой, - сказал он.
– Бобка ждет нас внизу. Мы связали у школы плот из досок и книжных полок, ездим на этом плоту и собираем уплывшие вещи.
Я умоляюще посмотрел на папу.
– Ни в коем случае, - сказал отец, - ты и так простужен, у тебя насморк, и ты обязательно схватишь ангину или инфлюэнцу. Кроме того, ты не умеешь плавать и можешь утонуть.
– Ну, папочка, ну позволь!
– умолял я, но все было тщетно.
– В такой момент ты сидишь дома, - сказал Павлушка, - лично мне было бы стыдно.
Мне было очень стыдно, но что я мог сделать!
В этот момент отцу позвонили со службы, он надел пальто и сказал маме:
– Анюта, я ухожу в клинику. Надо спасать подвальный этаж. За мной приедет Березовский на лодке.
Отец ушел, а Павлушка еще стоял в передней.
– Ну, так что же?
– Я думаю, я поеду с вами, - сказал я.
– Конечно, мне попадет будь здоров, но за такое стоит перетерпеть. И кроме того, папа поймет, что я не мог в такой исторический момент сидеть дома.
– А мать?
– спросил Павка.
– А мать что-то готовит на кухне, она не заметит моего ухода.
Я быстро написал записку: "Мамочка, я не мог сидеть дома, когда все тонет. Не сердись. Володя". Положил записку на столе в комнате, надел кашне, пальтишко, кепку, и мы выбежали из квартиры.
На площадке первого этажа, вернее, на воде над площадкой покачивался вплывший в парадную плот.
На плоту сидел довольный Бобка и держал в руках весло.
– Откуда у тебя весло?
– Подобрали у Матвеевской улицы. Наверно, приплыло с Карповки. Становись на плот, только осторожно, а то перевернемся.
Я встал на плот. Павел - тоже, и мы торжественно выехали из парадной на Большой проспект.
Ветер стих. Из туч показалось солнце, но вода еще не спадала. Мы плыли по проспекту и ловили книги, журналы, портреты в дубовых рамах.
На улицах, как на каналах Венеции, мы раскланивались со своими знакомыми. Навстречу нам проехали Тузка Сперанский и Юрка Денисов. Они шикарно ехали в лодке, принадлежавшей отцу Сперанского и стоявшей у причала на Елагином острове. Они тоже ловили вещи.
Возле булочной Лора наш плот перевернулся, и все - Бобка, Павка и я попадали в воду. Она была холодная, и мы все трое стучали зубами. Но самое ужасное то, что в воду полетели выловленные нами вещи, и нам приходилось их заново вылавливать и укладывать на плоту. Вода начала спадать, я встал на дно, и она была мне по горло. Благодаря этому я не утонул, но все равно и Бобке, и Павке пришлось меня спасать. Я пытался сам забраться на плот, но руки скользили, и я срывался вниз. Тогда они взяли меня за руки и ноги и положили на скользкие доски. При этом я потерял кашне, и оно куда-то уплыло. Меня начало знобить, но я старался не обращать на это внимания. Меня занимало другое.