Моя сумасшедшая
Шрифт:
Я все еще не понимал, что здесь происходит. Никогда прежде, даже в гражданскую, я не видел такого количества одинаковых, почти неразличимых, несмотря на разницу в возрасте, лиц. Большинство были одеты в рванье не по погоде — разбитые опорки, серые засаленные тужурки, пиджаки, даже подрясники. Были, однако, и такие, кто имел крепкие еще сапоги и почти новые ватные телогрейки. Многие носили бороды, и от этого сходство усугублялось. Мне понадобилось время, чтобы начать разбирать их землистые, отмеченные печатью равнодушия и переутомления черты.
— Где Матвеев? — сипло проорал мегафон с ерзающего взад-вперед
Никто не отозвался. От цепи отделился конвойный и, подбирая болтающиеся полы шинели, побежал к воротам. Вернулся он не один — за ним следовали два офицера в коротких полушубках, перекрещенных портупеями. Поясной ремень одного из них оттягивала кобура. Не задерживаясь, оба проследовали к причалу. Буксир продолжал хлопотать вокруг застрявшей баржи.
Старший по званию, тот, что с оружием, смахивал на портреты Керенского в первые месяцы после февраля семнадцатого. То же бугристое бескровное лицо, серый пористый нос, быстрый взгляд исподлобья с общим выражением нетерпеливого превосходства и скуки. Журавлиные ноги офицера плотно обтягивали сверкающие рояльным лаком голенища шитых на заказ сапог.
Ситуацию он оценил моментально.
— Давай, Ершов, действуй!
— Я, товарищ капитан? — озабоченно произнес младший по чину офицер, хватаясь за фуражку и утирая платком мокрый, несмотря на ледяной ветер, лоб. — Что ж я тут могу? Она ж, сука…
— Тебя учить? — усмехнулся старший. — Ты ж на этапе завадминхоз или кто? Ну и давай, соображай! Вопрос-то, обобщенно говоря, хозяйственный.
Ершов поскреб поросячью щетинку на затылке, потоптался и вдруг рявкнул — да так, что расслабившийся конвой вздрогнул и подтянулся:
— Гинцов, Лариошин! Первую бригаду мне сюда! Бегом!
— Первая! Разберись по пятеркам! — в тон откликнулся рыжий стрелок, скидывая ремень карабина с плеча. — Ста-но-вись!
Волна движения охватила живую массу, заполнявшую ложбину. Люди терлись, ерзали, расступались, пропуская тех, кто пробирался вперед, и пространство позади сразу же смыкалось, будто спаянность в неразделимое целое служила им единственной зашитой. Они вели себя, как отара, окруженная волчьей стаей.
Два десятка пятерок, выстроившись в затылок, двинулись к причалу, где была пришвартована пустая баржа, но конвой с ходу развернул их налево — к кромке воды. Прозвучала команда, после которой первая шеренга застыла, как бы с трудом осознавая, что ей предстоит. Затем люди начали один за другим сбрасывать одежду. Всю, что на них была.
Тем временем небо окончательно затянуло, налетел шквал, а с ним и снежный заряд. Ветер нес, закручивая, мелкую ледяную муть почти параллельно земле, заметались и заплясали пенные гребешки зыби на озере.
Я не мог чувствовать холода, но видел его воочию: сквозь мглу явственно проступали скрюченные, синие, изуродованные непосильным трудом и хроническим недоеданием фигуры. Облепленные колючим снегом и сотрясаемые неудержимой дрожью. Среди них невозможно было выделить ни старых, ни молодых. Их нагота казалась пугающей и противоестественной, но я не услышал ни слова протеста. Все безропотно выполнили приказ и понуро зашлепали цепочкой по песку, перемешанному с гравием, по мелкой воде у берега, постепенно погружаясь, пока зыбь, смешанная
Трое стрелков конвоя спустились к урезу воды и держали на прицеле голых в озере, пока те, как рабочие муравьи матку, окружали застрявшую баржу с обоих бортов. Оставшиеся в ложбине равнодушно наблюдали за происходящим.
Буксир сдал назад, трос провис, а затем резко натянулся, когда капитан дал полный ход. Машина буксира застучала, по-кошачьи мяукнула сирена — и люди в воде разом рванулись к грузной посудине, всем телом выталкивая ее к поверхности озера.
Я видел сине-багровые, надсаживающиеся лица, разинутые рты, вздутые вены, узловатые веревки жил на тощих шеях. „Ах-ха-а, ах-ха-а!..“ — эхом отдавался их звериный вопль в толпе тех, кто остался в ложбине и счастливо избежал ледяной купели, но баржа все еще прочно сидела на грунте.
Снег повалил так густо, что на какое-то время и баржа, и буксир, и головы среди беснующейся зыби, покрытые снежной коростой, скрылись из виду. Из мглы доносились короткие всхлипы сирены — буксир отрабатывал назад, готовясь к новой попытке.
Все повторилось — с той разницей, что на этот раз баржа стронулась и неохотно поползла вслед за буксиром, скрежеща днищем по отмели. Слитный крик облегчения вырвался из сотни глоток.
К этому времени снег прекратился, прояснело, и ветер, словно подчиняясь команде с берега, стих. Толпа голых устремилась на сушу, но уже на бегу их остановил одиночный выстрел в воздух.
Стрелял конвоир. Люди застыли в недоумении, не решаясь выйти из воды.
— Эй, кто там! — гаркнул Ершов, отряхивая ворот полушубка. — Жмура подберите!
На том месте, где только что стояла баржа, покачивалась, белея на утихающей зыби, чья-то спина. Лица не видать: голова под водой, только торчащие лопатки.
Буксир по широкой дуге заводил вторую баржу к причалу.
Трое вернулись. Двое подхватили тело под локти, третий взялся за ноги — и так, не поднимая из воды, поволокли к берегу. Там его перевернули навзничь и уложили в узкой выемке между камней, забитой свежевыпавшим снегом.
Теперь я мог видеть синее, очень спокойное лицо, обросшее клочковатой ржавой щетиной. С отросших волос все еще текло, снег под затылком таял. Лицо было мучительно знакомое.
Первый отряд торопливо напяливал робу, не глядя на покойника.
— Нарядчик у них кто? — спросил Ершов.
— Заключенный Шуст, товарищ лейтенант, — отрапортовал рыжий стрелок.
— Нехай доложит. — Он с досадой обернулся к старшему офицеру. — Этого нам еще не хватало!
— Давай-давай, — ухмыльнулся тот, поводя носом. — Акт лепи. Согласно установленного образца.
— Михаил Родионыч, может, ну его на хер собачий? Спишем потом, как остальных, — по протоколу.
— Думай, что мелешь. Труп я куда, по-твоему, дену? В карман?
— А вон, — лейтенант кивнул в сторону озера. — Там их на дне как дров. Компания в самый раз. Или на баржу.
— Должностное преступление. Подлог. И ты, Ершов, меня, капитана госбезопасности, на него толкаешь. Так где там у тебя этот, как его?..
Нарядчик уже спешил, спотыкаясь и размахивая руками. Телогрейка его была надета прямо на голое, мокрое еще тело, левая нога в хлюпающем кирзовом ботинке. Вместо правого по снегу волочилась недоверченная портянка.